Время шло медленно и томительно для них. Все эти три часа они волновались и мучились тревожными мыслями.
Они знали, что ни одной минутой раньше назначенного часа Люций не войдёт к Волгину, и, молча переживая каждый свои опасения, ждали.
5
— Ваш рассказ, Люций, я слушал с захватывающим интересом. Конечно, я и сейчас не понимаю, как вы смогли оживить меня через тысячу девятьсот лет после смерти, но, надеюсь, вы объясните мне это со временем, если я смогу вас понять. В вашем мире, куда я так неожиданно попал, для меня всё будет непонятно, и потребуется много времени для объяснений, если, повторяю, я вообще смогу что-либо понять…
Волгин говорил спокойным и ровным голосом. Черты лица были невозмутимы, но Люцию казалось, что это лицо, которое он так хорошо знал, чем-то неуловимо изменилось. Словно печать времени легла на него, словно встретились они не через три часа, а после долголетней разлуки. Лицо не постарело, не имело на себе следов слёз, отчаяния или пережитых тяжёлых мыслей. Оно отвердело, и странным спокойствием дышали ставшие неподвижными его черты.
«Это пройдёт», — с тяжестью в сердце наблюдая Волгина, думал Люций.
— Тысяча девятьсот лет — срок невероятно огромный. Наука и техника, быт и общественные отношения — всё должно было уйти далеко вперёд, и мне вряд ли удастся понять всё до конца. Тем более что я не учёный, не инженер, не врач. Я юрист, и моя былая профессия вряд ли пригодится мне сейчас. Так что в этом отношении вам не повезло. Никакой пользы от меня ваши современники не получат. Мне придётся изучить какое-нибудь простое дело, которое я смогу выполнять, чтобы не жить в безделье. Но об этом говорить сейчас ещё рано. Вы просили меня «судить» вас. Я это понимаю так: вы хотите знать, разрешил бы я вам воскресить меня или нет. Определённо ответить на такой вопрос мне трудно. Я ещё не огляделся в вашем мире. Кроме этого павильона, я ещё ничего не видел. Но если бы даже впоследствии я пожалел о том, что «воскрес», то всё же не стал бы осуждать вас, как это предсказывает ваш отец. Я вижу, что люди переменились за это время и смотрят на многое иначе, чем смотрели мы. Вы сказали, что ваш отец хорошо изучил мой век, но я могу уже сейчас сказать, что он не понял характера нашей эпохи. Мы были трезвыми людьми, отнюдь не склонными к трагедиям и психологическим копаниям в душе. У нас на это просто не было времени. У вас иная психология, чем у людей моего поколения. Одно то, что моим вопросом занялся Совет науки достаточно показательно. Возможно, что я не понимаю чего-нибудь, это даже наверное так, но мне после прожитой жизни, а она кажется мне совсем недавней, после всего, что мне пришлось пережить странно слышать, что всё человечество занималось вопросом, как я буду переживать своё возвращение к жизни. Может быть, когда я разберусь и привыкну к новым условиям и новым отношениям между людьми, я пойму это. В конце концов ваш мир — это прямое следствие нашей борьбы и усилий, и я буду рад увидеть его и приветствовать ваших людей от имени их далёких предков. С помощью вас и ваших друзей, которые, я верю, являются и моими друзьями, я найду себе место в вашей жизни. Так что отбросьте все ваши сомнения. На мою долю выпала очень странная, необычайная судьба, и хотел бы я испытать её или нет — не играет никакой роли. Вы вернули меня к жизни по решению всего человечества, так могу ли я, коммунист, протестовать против этого? Конечно, нет. Я горжусь, что послужил науке, и этого сознания мне достаточно. Конечно, мне тяжело, что все люди, которых я знал, всё, к чему я привык, исчезло с лица Земли. Горечь этой разлуки я пережил только что и больше никогда не буду говорить об этом. Начнём новую жизнь. В одном ваш отец прав: прежде чем войти в мир, мне нужно провести у него некоторое время. Отвезите меня к нему, это удачная мысль. Я хочу прочесть книги по истории человечества за эти две тысячи лет и, насколько это возможно для меня, ознакомиться с достижениями науки и техники хотя бы в общих чертах. И, разумеется, прежде всего надо изучить современный язык. Всё это потребует времени. Мне не хотелось бы появиться в мире среди людей, прежде чем я всё это проделаю. То, что ваш отец историк, очень счастливое для меня обстоятельство. А он сам сможет многое почерпнуть из разговора со мной. Я — участник и очевидец многих событий, о которых он мог только читать в книгах. У нас найдётся о чём поговорить.
— Я счастлив, что вы так просто смотрите на вещи, — сказал Люций. — На вашем месте я был бы потрясён гораздо сильнее.
— Это потому, что вы не закалены самой жизнью, — ответил Волгин. — Но вы ошибаетесь, если думаете, что меня не поразил ваш рассказ. Ваши слова меня глубоко взволновали, но за эти три часа я успокоился. Жизнь в моё время была суровой школой. Теперь, по-видимому, этого нет. Вам ничто не угрожает. Ничто не может изменить спокойного течения вашей жизни, я говорю о жизни человечества в целом, а не об отдельном человеке. Нужда, голод, болезни, война, внезапные смерти — всё, что веками терзало человечество, вам, вероятно, совершенно неизвестно.
— Вы правы и не правы, Дмитрий. Нам действительно не угрожает то, что вы сейчас перечислили. Но борьба с природой ещё далеко не окончена. Когда вы ознакомитесь с нашей жизнью, то увидите, что мы живём не так спокойно, как вам кажется после моего рассказа. Но наши заботы и тревоги совсем не те, что были у ваших современников.
— Это безусловно, — сказал Волгин, — и закономерно. Я хочу выйти отсюда и увидеть ваш мир. Надеюсь, что этот разговор вас успокоил и вы не будете больше терзать свою совесть. Десять лет своей жизни отдали вы, чтобы вернуть жизнь мне. Могу ли я не ценить этого?
Он протянул руку. Люций порывисто схватил её.
— Спасибо вам, Дмитрий! — сказал он. — Вы сняли с меня большую тяжесть. В течение столетий люди постепенно привыкли больше всего уважать человека и его свободную волю. Сознание, что мы распорядились вами без вашего согласия, угнетало меня, несмотря на решение, вынесенное Советом.
— Я понимаю. В моё время только у нас, в Советском Союзе, люди думали о других людях. Теперь это происходит по всей Земле. Так и должно было случиться, мы знали об этом ещё в двадцатом веке. Я счастлив, что история шла тем путём, в котором мы не сомневались. А после моей смерти были на Земле войны?
Люций улыбнулся. Он с радостью видел, что лицо Волгина несколько оживилось, утратив свою каменную неподвижность. Он ответил весёлым голосом:
— Вашим вопросам, Дмитрий, не будет конца. Так мы никогда не выйдем отсюда. Одевайтесь и покинем это помещение, которое вам так надоело. Вы всё узнаете постепенно, от людей, которые больше меня знают о том, что вас интересует. Любой учёный будет рад объяснить вам всё, что вы пожелаете. Всё человечество ждёт вас нетерпением. Вы самый известный человек на Земле.
Волгин невольно засмеялся. Слова Люция, к его удивлению доставили ему что-то вроде удовольствия.
«Интересно, — подумал он, — сохранилось ли у людей чувство тщеславия? Если судить по тому, что у них исчезли из обихода фамилии, то вряд ли».
Он стал быстро одеваться. Случайно его взгляд остановился на ясно видимом шраме с левой стороны груди. Шрам, которого раньше не было, давно интересовал его, но на вопрос об этом Люций ни разу не захотел ответить.
— Может быть, сейчас, — спросил Волгин, — вы объясните мне, откуда у меня этот шрам?
— Я уже говорил вам, что отвечу на любой вопрос, если только он в моей компетенции. Это след операции, но он скоро совсем исчезнет. Полтора года вы лежали без сердца, которое Ио реставрировал отдельно от остального тела.
Он сказал это спокойно, с таким выражением, как будто ничего особенного здесь не было, но Волгин почувствовал сильное волнение. Пропасть, отделявшая этот мир от его прежнего, предстала вдруг перед ним во всей своей необъятности.
«Мне надо привыкать к таким вещам, — подумал он. — То, что казалось немыслимым в двадцатом веке, теперь естественно. Подобные сюрпризы будут встречаться на каждом шагу».
Одевшись, Волгин посмотрел в зеркало, которое оказалось висящим возле его постели. Он остался доволен своей внешностью. Своеобразный костюм девятого века шёл ему. Только борода, выросшая за это время и сильно изменившая лицо, была ему неприятна.