Но Аничков мост сохранился. Волгину показалось, что он несколько иной ширины и решётка парапета другого рисунка. Конные статуи Клодта стояли на своих местах.
Как на потерянных и снова обретённых друзей, смотрел на них Волгин. Вздымались на дыбы дикие кони, сдерживаемые железной рукой укротителя. Развевались по ветру спутанные гривы. А внизу, по хрустально прозрачным водам реки, которым искусственное дно придавало зеленоватый оттенок, скользили лёгкие лодки. Картина была очень красива в рамке зелени, под безоблачным небом.
«Положительно так гораздо лучше, — думал Волгин. — Но как умудрились они охранить скульптуры от действия времени?»
Люди останавливались на мосту, глядя на Волгина. Постепенно образовалась толпа. Он не видел этого.
Аничков дворец исчез. Одиноко стояла на старом месте чугунная ограда работы Росси, с южным и северным павильонами по концам. За нею должна была открыться панорама Александровского ансамбля. Ещё с воздуха Волгин видел её характерные очертания с узкой щелью улицы Росси.
Арелет полетел дальше.
Люди, гулявшие в Октябрьском парке, вероятно, удивлялись, что Волгин совершенно не обращал на них внимания, не отвечал на приветствия хотя бы движением руки. Вряд ли они могли понять причину его поведения.
Мэри сказала об этом Владилену. Он молча пожал плечами в ответ.
Повинуясь желанию Волгина, арелет облетел Александринский театр, миновал жёлтые здания-близнецы улицы Росси и снова остановился — вплотную у памятника Ломоносову.
Площадь имела такой же вид, как и в двадцатом веке. Только мост через Фонтанку был другим и на том берегу не видно было ни одного дома.
Потом они вернулись на «Невский».
Волгин сам удивлялся, как легко и быстро он привык к новому виду Ленинграда. Как будто так было всегда. Ему уже не казался странным и непривычным зелёный фон, на котором так резко выделялись знакомые ему здания. Они выглядели очень красиво на этом фоне.
Вот и Казанский собор — как и прежде, музей истории религии. И так же стоят по концам Воронихинской колоннады скульптуры Орловского. И даже фонтан Томона, построенный в 1808 году христианской эры, бьёт как и прежде.
Забыв обо всём, Волгин любовался с детства знакомой картиной. Арелет неподвижно стоял на месте, повиснув в воздухе на высоте одного метра над землёй.
Заметив внимание, с каким Волгин рассматривал здание музея, люди в аллее стали переходить на другую сторону, чтобы не мешать ему. Между вишневым арелетом и собором образовалась пустота. Другие машины останавливались выше или позади волгинской. Снова, как и на Аничковом мосту, собрались сотни людей.
И тогда Волгин наконец заметил это скопление.
— Так происходит всегда, — спросил он, — или это из-за меня?
— Думаю, что из-за тебя, — осторожно ответил Владилен, давно убеждённый в этом.
— Конечно, из-за тебя, — сказала Мэри. — Все знают, что ты тут.
Волгин обернулся.
Сотни глаз смотрели на него, сотни улыбок приветствовали его. Было ясно, что все эти люди искренне расположены к нему и рады его видеть.
Он поднял над головой скрещённые руки — старый приветственный жест его времени.
Толпа ответила тем же. Гул голосов проник сквозь стенку машины.
— Может быть, ты скажешь им несколько слов? — предложил Владилен.
— Не хотелось бы, — ответил Волгин. — Я никогда не умел говорить и, признаться, не люблю этого.
— Летим дальше? — спросила Мэри.
Она ничем не высказывала своего отношения к отказу Волгина, принимая его так же, как это делал Владилен и как они всегда принимали любые его решения — без тени недовольства или критики.
Они находились в воздухе уже несколько часов. Волгин видел, что Мэри устала. Ему хотелось ещё долго-долго летать здесь где когда-то находился его родной город, но нужно было подумать об отдыхе.
В Ленинграде не жил никто из людей, которых Волгин знал или о которых слышал. Он понимал, что был бы желанным гостем повсюду, что в любом доме его примут как родного, но ему не хотелось никого беспокоить. Побыть одному, даже без своих теперешних спутников, которых он любил, было сейчас необходимо Волгину.
«Где же мы остановимся? — думал он. — Есть ли у них что-нибудь вроде гостиниц?»
Арелет быстро пролетел оставшуюся часть аллеи. Волгин намеренно не обратил внимания на Дворцовую площадь, он знал, что здесь неизбежно снова задержится на продолжительное время. Он прямо направил машину к площади Декабристов.
Он так и не спросил, стоит ли там по-прежнему Медный всадник, он был в этом совершенно уверен и хотел закончить сегодняшний осмотр именно в том месте.
И вот перед ним Нева. Водный простор, всегда казавшийся ему необъятным, мучительно знакомые здания Университета на том берегу — «Двенадцать коллегий», дом Меньшикова, Ростральные колонны и гранитная набережная Стрелки со спуском к Неве были те же. Не хватало здания Военно-морского музея.
А здесь, на этом берегу, всё было то же. Как две тысячи лет тому назад, возвышался Исторический архив; за зеленью, как будто той же, что раньше, закрывало небо грандиозное творение Монферрана. Находился ли за ним памятник Николаю Первому, Волгин не видел. Стены Адмиралтейства замыкали площадь.
Арелет опустился на землю.
Волгин вышел из него и остановился перед чудесным памятником, простоявшим здесь уже двадцать один век, символом Ленинграда, во все времена известным всему миру.
Толпа окружила Волгина. Он не замечал никого.
Люди редко носили в это время года головные уборы. Но, если бы они были, толпа обнажила бы головы. Выражение лица Волгина заставило смолкнуть говор. Все, кто был здесь, сразу почувствовали, что в этом свидании человека начала коммунистической эры с почти что современным ему произведением искусства заключался особый, неизвестный им смысл.
По лицу Волгина катились слёзы. Он не замечал и не вытирал их.
С острой болью почувствовал он в этот момент своё жуткое одиночество среди людей. Во всём мире не было человека, с которым он мог бы поделиться своими мыслями, нахлынувшими воспоминаниями.
Нет, эти люди не поймут его! Не смогут понять!
Он повернулся и, как слепой, пошёл к арелету, прямо на стоявших группой людей, которые поспешно расступались перед ним.
Он сел не на своё место, а позади, показывая этим, что не желает больше вести машину и предоставляет Мэри и Владилену свободу действий.
Арелет быстро поднялся и скрылся с глаз толпы.
Пожилой мужчина, близко стоявший от Волгина и успевший хорошо рассмотреть его лицо, сказал задумчиво:
— Несчастный человек! Я всегда считал, что опыт Люция жесток и не нужен.
— Почему несчастный? — возразил кто-то. — Он снова живёт.
— Да, конечно. Но я лично не хотел бы быть на его месте.
Арелет летел быстро. Прошло несколько минут, и под ними снова показался современный Ленинград.
— Где бы ты хотел остановиться? — спросила Мэри.
— В гостинице, — ответил Волгин на старом русском языке.
Мэри и Владилен удивлённо переглянулись. По сходству слов они поняли, что сказал Волгин, но этот ответ был бессмысленным для них.
Они ничего больше не стали спрашивать, а заговорили между собой о посторонних вещах, давая Дмитрию время прийти в себя. Минуты через три Мэри повторила вопрос.
— Где угодно, — ответил Волгин, — Там, где хотите остановиться вы. Только… лучше бы без людей.
— Ты устал? — ласково спросила Мэри.
Волгин вздохнул.
— Да, я устал. Я очень устал. Нет, я не голоден, — сказал он, предвидя следующий её вопрос. — Впрочем, вы можете накормить меня, если хотите. Мне… всё равно.
Мэри и Владилен вторично переглянулись. «Что с ним?» — взглядом спросила Мэри. «Не знаю, но он явно не такой, как всегда?», — так же молча ответил ей Владилен.
Волгин понял их немой разговор.
«Если бы здесь со мной были Ио, Люций или Мунций, они бы поняли бы меня, — подумал он. — А эти двое… они слишком молоды».