— Тебе тяжело в нём?
— Нет, не тяжелее, чем будет в любом другом месте. Мне хорошо было в доме Мунция, — вырвалось у Волгина. — Там я был иногда даже счастлив.
Люций пытливо посмотрел на «сына»:
— Ты хочешь сказать, что чувствуешь себя несчастным?
— Нет, но очень одиноким. Мне не хватает товарища, хорошо понимающего меня спутника. Такого, который мог бы понять и разделить мои чувства. Мэри и Владилен чудесные люди, я их очень люблю, но… они не всегда способны понять меня. Ведь они так безмерно моложе. Все любят, — грустно продолжал Волгин, — все заботятся, все окружают меня вниманием. А когда все кругом друзья — настоящего друга нет. Ты знаешь, — прибавил он с улыбкой, — иногда меня раздражает внимательное ко мне отношение.
— Ты соблюдаешь предписанный мною режим? — неожиданно спросил Люций. — Делаешь волновое облучение?
— Опасаешься, что у меня нервы не в порядке? Да, я выполняю всё. Очень аккуратно. Это может подтвердить Владилен.
Последние слова Волгин сказал машинально. Он знал, что Люцию и в голову не придёт усомниться в его словах.
— Советую тебе уехать из Ленинграда, — сказал Люций. — Незаметно для тебя родные места влияют на твоё настроение.
— Не думаю, — ответил Волгин. — Но я уеду, и очень скоро.
И он сказал на следующее утро Мэри и Владилену, что пора отправляться дальше.
Молодые люди обрадовались.
— Когда же мы улетаем? — спросила Мэри.
— Завтра, — внезапно решился Волгин. — Сегодня я в последний раз слетаю в парк. И в Москву! Не бойтесь, я нигде не буду задерживаться больше столь долго.
— Мы не торопимся, — сказал Владилен. — Задерживайся, где хочешь и на сколько хочешь.
В случайном разговоре Волгин как-то сказал Мэри, что звезда на груди Ирины раздражает его, и объяснил почему. И вот сегодня он не увидел на портрете звезды. Она была закрашена, и с таким искусством, что нельзя было заметить ни малейшего следа от неё.
— Кто это сделал? — спросил Волгин.
— Я, — ответила Мэри. — А что, разве так плохо?
— Наоборот, очень хорошо. Значит, ты художница?
— Ничуть. Я училась рисованию как все, но не обладаю способностями.
Несомненно, она говорила правду. Но работа была выполнена с большим мастерством. Складки платья выглядели нетронутыми. Чувствовалась талантливая рука.
Ответ Мэри заставил Волгина задуматься.
Она говорила искренне, в этом не было никакого сомнения. И с точки зрения современных людей она, действительно, не обладала художественными способностями. Но был случай, когда Волгин попросил Владилена исполнить обещание и спеть. Молодой астроном тотчас же согласился, и вдвоём с Мэри они исполнили сцену из старой (написанной через тысячу лет после смерти Волгина) оперы. Сила и красота голоса Владилена не удивили Волгина — он заранее знал, что услышит одного из лучших певцов века, но Мэри… Она пела так, что в любом театре двадцатого века могла быть выдающейся примадонной. А вместе с тем она считала, что у неё нет и не было вокальных способностей.
Значит, так рисовать и петь могли все.
Это стало нормой для человека.
Волгин вспомнил рисунки древних египтян, они выглядели работой детей. Но их рисовали не дети, а художники Древнего Египта, особо одарённые люди. То, что во втором и третьем тысячелетии до христианской эры называлось талантом, стало нормой для двадцатого века. Так получилось и теперь.
Подход к понятию «талант» изменился. Способности человека совершенствовались вместе с его общим развитием. Такого голоса, каким обладал Владилен, вообще не могло быть прежде, а Мэри казалась всем самой обыкновенной женщиной, «умеющей петь», и только.
Волгин вспомнил детскую книгу о технике, которую он так и не смог одолеть. Это было явление того же порядка. Непосильная ему книга для современных детей безусловно была легкочитаемой, в противном случае она не была бы написана для них.
«А смогу ли я догнать их? — с тревогой подумал Волгин. — Что если передо мной всё-таки не мост, а непреодолимая пропасть?»
В тот день он так и не вернулся к вечеру из Октябрьского парка. Всю ночь он бродил по аллеям, любуясь наиболее памятными ему зданиями при свете луны.
Обеспокоенная Мэри связалась с ним по телеофу, но, узнав причину опоздания, как всегда, не возразила ни слова.
Уже под утро Волгину захотелось в последний раз прокатиться по Неве. Поднявшись по реке до здания Смольного, он повернул назад и направил арелет к Финскому заливу.
«Надо посмотреть на Кронштадт, — решил он, — ведь я ещё не видел, что стало с ним».
С этим островом у Волгина были связаны воспоминания первых месяцев Великой Отечественной войны. Там начал он свою военную службу, там окончил снайперскую школу, оттуда ушёл на сухопутный фронт.
Арелет плавно и быстро пошёл вперёд. До Кронштадта было минут пятнадцать пути. Волгин поудобнее устроился в мягком кресле.
Равномерный шум рассекаемой воды действовал усыпляюще, и, утомлённый бессонной ночью, Волгин незаметно заснул.
Он открыл глаза, когда уже наступил день. Кругом не видно было никаких признаков берега.
Волгин находился в открытом море.
5
В арелете, мчавшемуся вперёд, было жарко и душно.
Волгин отодвинул стекло, но сильный ветер заставил тут же задвинуть его. Тогда Волгин остановил машину.
Она закачалась на волнах. Море было хмуро и неспокойно. Но это не смущало Волгина — в любую минуту он мог подняться в воздух.
Сколько же времени он спал?
Часов у Волгина не было. Они давно вышли из употребления — люди узнавали время с помощью телеофа. Для этого достаточно было слегка нажать на его верхнюю крышку. Автоматический голос называл час и минуту. Всё происходило совсем так же, как в двадцатом веке, когда по телефону набирали цифру «8», только телеоф всегда находился в кармане, вполне заменяя часы.
Волгин узнал, что уже половина одиннадцатого.
Значит, он спал более пяти часов. Он хорошо помнил, что вернулся к арелету около пяти утра.
Где же он?
За пять часов арелет на полной скорости мог уйти очень далеко. Правда, по воде он двигался медленнее, чем в воздухе, но всё же неизмеримо быстрее самых быстроходных глиссеров.
Прежде чем заснуть, Волгин направил машину к Кронштадту. Она давно миновала его, автоматически обогнув остров. Куда же помчалась она дальше?
Волгин знал, что предоставленный самому себе арелет в воздухе летел прямо по заданному направлению. Но на воде он вёл себя как любая лодка. Ветер и течение могли изменить курс.
«Неужели меня занесло в Балтийское море?» — подумал Волгин.
Он не мог определить, где север, а где юг. Солнца не было видно за тучами. В Ленинграде для Волгина поддерживалась ясная погода, а здесь, очевидно, было место, куда направляли облака.
Они нависали низко. Значит, подняться и сверху попытаться увидеть землю было бесполезно. Куда же направить арелет?
Волгин не испытывал никакого волнения и нисколько не боялся. В его распоряжении находилась надёжная и умная машина.
Его только тревожила мысль о Мэри и Владилене. Они должны были очень беспокоиться.
«Надо сообщить им и заодно посоветоваться».
Он снова вынул телеоф и тут только вспомнил, что не знает номера ни Владилена, ни Мэри. Ему не приходилось первому связываться с ними, они сами вызывали его до сих пор.
Ему говорили, что любой индекс и номер можно узнать у справочной. Но как вызвать её? Этого он тоже не знал.
«Не беда! Я сообщу Люцию, а он передаст им», — успокоил себя Волгин.
Телеоф был в полной исправности, но проходили минуты, а Люций не откликался. И тогда Волгин вспомнил то, что мог сообразить сразу. Работая в своей лаборатории, отец имел привычку прятать телеоф в ящик стола, чтобы чей-нибудь случайный вызов не помешал производимому опыту. Конечно, Люций в лаборатории и не может услышать тихого гудения прибора.
«Неприятная история», — подумал Волгин.
Он решительно поднял машину в воздух. Повернув её на сто восемьдесят градусов, он полетел наугад.