Впереди — новая, неведомая жизнь!
3860!
— Я родилась в две тысячи десятом году, — чуть слышно сказала Мария Александровна Мельникова.
Михаил Кривоносов остался верен себе даже в этот момент.
— Ну и стара же ты, мать моя! — сказал он.
И, как ни странно, эта не совсем удачная шутка рассеяла гнетущее впечатление от давно ожидаемой, но всё же неожиданной даты радиограммы. Люди словно ожили.
— Ну вот мы и дома, — сказал Крижевский.
— Дома? — донёсся с пульта голос Виктора. Тоска и боль зазвучали в этом слове. — Никогда и нигде мы не будем больше дома. Запомните это.
Командир корабля повернулся к экрану, но тот вдруг погас. Виктор не желал ничего слушать. Второв молча пожал плечами.
— Конечно, дома, — с оттенком недоумения сказал Крижевский. — Полёт окончен.
Инженер Джордж Вильсон улыбнулся и сказал по-английски (за восемь лет он так и не выучился русскому языку):
— Остался «пустяк». Пролететь всю Солнечную систему…
Но Крижевский всё же был прав. Они могли считать себя уже дома. Между кораблём и Землёй протянулась надёжная нить радиосвязи. Они не были больше вдали от людей, они обменялись с ними мыслями.
Двенадцать человек вернулись в человеческую семью.
Пусть сообщение передано ещё не с самой Земли, а только с Цереры — это не имело значения. Они воспринимали его как голос Земли.
И разве могло быть иначе?
Уже восемь… нет, тысячу восемьсот лет тому назад люди освоились с Солнечной системой и всюду в её пределах чувствовали себя почти что «дома». Когда «Ленин» стартовал в свой далёкий путь, понятие «родина» постепенно переставало отождествляться с планетой Земля, а принимало более широкий смысл — Солнечная система. За восемнадцать столетий это почти что космическое представление о родине должно было ещё более окрепнуть.
— Мы — дети Солнца! — любил повторять Игорь Захарович Второв.
Его товарищи слышали эту фразу постоянно все восемь лет. Но только теперь, когда они лицом к лицу столкнулись именно с этим понятием, они начали догадываться, что командир корабля и начальник экспедиции намеренно, с определённой целью, внушал им эту истину. Второв хорошо понимал, понимал с самого первого дня полёта, как тяжела будет неизбежная перемена в облике Земли, как трудно будет осознать, что прежней Земли они никогда больше не увидят, и старался приучить всех к мысли, что какие бы перемены ни произошли, они вернутся на родину — к Солнцу.
В отношении девяти членов экипажа он достиг цели. Девять человек воспринимали возвращение в Солнечную систему как возвращение на родину. Десятым был сам Второв.
Но двое не могли пересилить себя.
Виктор Алексеевич Озеров и Мария Александровна Мельникова мучительно тосковали о прошлом. Предстоявшее свидание с новой Землёй не радовало их.
Особенно резко это проявлялось у Виктора.
Чем ближе подлетал космолёт к Солнцу, тем мрачнее становился старший штурман, тем чаще раздражали его разговоры о Земле.
Накануне установления радиосвязи он не выдержал и высказал всё, что накопилось на сердце.
— Не понимаю, что радует вас, — сказал он с горечью. — Мы видели планеты Веги и 61 Лебедя. Только одна из них оказалась населённой разумными существами. Остальные были необитаемы, безжизненны, мертвы. Мы с радостью покидали их, даже Грёзу. Вы хотели бы вернуться обратно? Нет? Почему же вы стремитесь к Земле? Она так же чужда нам, как и Грёза. Вам кажется, что люди Земли такие же братья для вас, какими они были прежде. Но это совсем не так. Они не будут понимать вас, и между вами и ими не будет ничего общего. Было бы лучше, если бы вместо Земли впереди снова была Грёза. Её обитатели чужды нам, но мы и не ждём от них ничего общего с нами. Я хотел бы вернуться к ним… — вырвалось у Виктора. — По крайней мере, я не испытывал бы столь острого чувства отчуждённости, которое уже появилось, а на Земле только усилится. Поймите, нас ждёт не Земля, а чужая незнакомая планета!
Никто ни слова не возразил Виктору. Говорить с ним на эту тему было бесполезно.
Немного спустя Игорь Захарович сказал Мельниковой:
— И вас, и Озерова не следовало зачислять в наш экипаж. Здесь была допущена ошибка, психологический просчёт. Но вы виноваты сами. Зачем вы настаивали, зачем согласились? Вы хорошо знали…
— В отношении меня дело обстоит не столь уж страшно, — ответила командиру Мария Александровна. — Я примирилась с тем, что нас ожидает. Меня не радует возвращение на Землю, это верно, но я не делаю из этого трагедии.
— Меня беспокоит Виктор, — озабоченно сказал Второв.
— Обойдётся. Это одна из форм космической травмы. У нас всё в той или иной степени отдали дань этой болезни. Кроме вас, — добавила она с уважением в голосе. — Вы один оказались невосприимчивым к влиянию Космоса. Всё пройдёт, когда мы ступим на Землю. Я глубоко уверена, что перемены не столь уж значительны. Виктор освоится и перестанет стремиться в новый полёт.
— Он стремится обратно?
— Да, он говорил об этом. Он считает, что на Земле ему нечего будет делать. Он хочет сразу же проситься в новую экспедицию. Куда угодно, хоть в соседнюю Галактику или ещё дальше.
— Вот как! — задумчиво протянул Второв.
— У Виктора, — продолжала Мельникова, — возникают странные идеи. Вы знаете, о чём он чаще всего думает? О встрече с нашими современниками. Он несколько раз говорил мне, что только надежда на эту встречу даст ему силы.
— Откуда же могут взяться на Земле наши современники?
— Экипаж «Коммуниста», например, или другого какого-нибудь космолёта, покинувшего Землю после нас. Ведь мы первые, и не последние.
— Разве он забыл… — начал Игорь Захарович, но вдруг замолчал, пытливо всматриваясь в лицо своей собеседницы. Потом спросил нерешительно: — А вы сами… тоже надеетесь на такую встречу?
— Это было бы очень приятно, разумеется, но я не жду ничего подобного.
— Почему?
— Потому что следующий космолёт может вернуться очень и очень нескоро.
— Вы правы, — сказал Второв. — С экипажем «Коммуниста» мы никак не можем встретиться. Неужели Виктор забыл, что он получил совсем другое задание? Они должны были уйти не в восьмилетний полёт, как мы, а в одиннадцатилетний. Сами судите, каковы наши шансы увидеться с ними. Никого из нас не будет в живых, когда космолёт вернётся. Ведь остальную жизнь мы все проведём на Земле, в обычных условиях времени.
— Очевидно, он этого не учёл. Бедный Виктор! — прошептала Мария Александровна.
Восемь лет пребывания в замкнутом мирке космолёта, вне остального человечества, связали всех членов экипажа большой и крепкой дружбой. Двенадцать человек, таких разных по характеру, объединились перед лицом Космоса в единую семью. Их навеки скрепили более чем родственные узы. То, что пришлось пережить вместе, никогда не могло изгладиться из памяти. И радость одного была радостью всех, горе — общим горем.
Все искренне любили Виктора, жалели его, сочувствовали ему, но были бессильны помочь. Только время и люди — да, люди, там, на Земле — могли рассеять гнетущую тоску, которая всё сильнее овладевала штурманом.
Никто на «Ленине» не сомневался, что за восемнадцать веков человечество прошло длинный и славный путь. Люди, конечно, изменились, стали другими — не только нравственно, а, возможно, и физически, — но они должны были стать гораздо лучше, благороднее, отзывчивее, чем были прежде. Так неужели они не найдут способов развеять мысли о минувшем у человека, попавшего в их среду из далёкого прошлого? Конечно, могут найти и найдут!
На это надеялись все.
— Мария Александровна, — снова спросил Второв, — можно задать вам один нескромный вопрос? Вы очень близки с Ксенией Николаевной. Как она относится к Виктору?
— Я думаю, как все.
— Не больше?
Мельникова задумалась.
— Я понимаю вас, Игорь Захарович, — сказала она. — Это, конечно, могло бы оказать благотворное влияние. Но не знаю, Ксения очень скрытна. Одно время мне казалось, что она и Виктор любят друг друга. Но в этот последний год между ними словно пробежала чёрная кошка.