Мунций поднялся с кресла. Казалось, он хочет уйти с террасы Ведь он остался в одиночестве, все присутствующие высказались против него. Но он сдержался.
— Я не принадлежу к числу упрямцев, — сказал он, — и всегда готов сознаться в своей ошибке. Но пока мне не в чем сознаваться. Возможно, что я неправ, не знаю. Будущее покажет. Мои взгляды отличаются от ваших. Я думаю о том страшном потрясении, которое испытает этот человек, если Ио и Люцию удастся успешно закончить опыт. Он очутится в другом, чуждом ему мире, оторванным от всего, что было ему дорого, бездной времени. И он будет чувствовать себя глубоко одиноким. Все, что будет окружать его, будет ему незнакомо и непонятно. Мы не знаем, была ли у него семья, дети, близкие родственники. Уверенно можно сказать — да, были. Они все умрут для него в один миг. Это тяжелое горе. Мне говорят, — продолжал Мунций, не глядя ни на кого из собеседников, — что он должен был желать увидеть своими глазами тот мир, за который боролось и умирало его поколение. Но удовлетворение любопытства не перевесит его трагического одиночества среди людей, которые не будут понимать его и которых он сам не поймет. Я историк. Я хорошо знаю психологию людей прошлого и то, как сильно они отличались от современных нам. Я почти не сомневаюсь, что в этом вопросе восторжествует ваша точка зрения, и очень сожалею об этом. Я также не сомневаюсь, что опыт удастся, потому что знаю, как велики силы науки.
Мунций замолчал, но никто ничего не возразил ему, и, поколебавшись, он закончил, обращаясь непосредственно к сыну:
— Ты можешь не беспокоиться, Люций. Моя точка зрения не победит, и то, чего вы хотите добиться, к сожалению, случится. Мои взгляды — это результат изучения прошлых веков, и разделять их может только тот, кто глубоко проник в жизнь и душевный мир идей прошлого. Запомни мои слова. Настанет день, когда человек, воскрешенный вами для новой жизни, доставит вам радость большой научной победы, но настанет и другой день, когда тот же человек измученный и душевно опустошенный, обвинит вас.
И уже без малейшего колебания Мунций повернулся и быстрыми шагами ушел с террасы.
— Ваш отец, — сказал Носи, — заблуждается, но он делает это с большой искренностью. Вы прилетели, чтобы убедить его стать на вашу сторону, но боюсь, что это не удалось. В предстоящих прениях Мунций будет для вас и для Ио очень опасным противником.
Люций ничего не ответил. Он стоял, опустив голову, в глубокой задумчивости, и, казалось, даже не слышал обращенных к нему он Иоси.
— Да, это так, — ответил за друга Ио. Старик, в свою очередь, встал с кресла, собираясь уйти.
— Слова Мунция, — сказал он, — кажутся мне не лишенными известного основания. Этот вопрос потребует самого пристального внимания не только членов Совета, но и всех людей. Я советую вам подумать над тем, что было здесь сказано. Представьте себе, что Мунций окажется прав. Вернуть человека к жизни для страданий нет, это немыслимо!
— Почему вы предлагаете думать только им двум? — Носи порывисто вскочил. — Вся Земля должна решить этот вопрос. Что касается меня, то слова Мунция, несмотря на все его красноречие, меня не убеждают.
— Да, — сказал Ио, — ничего другого не остается, — надо обратиться в Совет. Спор может продолжаться без конца, и я предвижу, что он и будет бесконечным, если Совет не прекратит его.
После шестилетней работы над телом человека, умершего почти две тысячи лет тому назад, перед учеными реально встал вопрос о возвращении трупу жизни.
Сообщение об этом, широко опубликованное, взволновало всю ЗиЗемлю.
Еще никогда о подобных вещах не говорилось как о практической задаче сегодняшнего дня, и даже привыкшие к чудесам науки и техники люди тридцать девятого века были ошеломлены дерзостью этого замысла.
Но ни у кого не возникло сомнений в осуществимости опыта. Раз крупнейшие ученые предлагают его, значит, в их распоряжении достаточно средств для успешного проведения исключительного эксперимента. Вопрос заключался только в том — прав или не прав Мунций, утверждающий, что человек, воскрешенный против воли, будет глубоко несчастен.
Особенно сильное впечатление произвело на людей предположение, что у Волгина (или кто бы это ни был) была семья, дети, любимые им родные и друзья, которые в его глазах умрут как бы в один миг, умрут все до единого. Это действительно могло стать причиной жестокой трагедии, и люди, привыкшие с любовью и заботой относиться друг к другу, содрогались при этой мысли.
Мунцию, убежденному в своей правоте, удалось воздействовать на умы и пока что одержать победу над главным своим оппонентом — Иоси, который взял на себя роль защитника проекта Люция и Ио.
Протестующие голоса были столь многочисленны, что не могло быть и речи о самовольном проведении опыта, без согласия всего населения Земли.
В это время уже не существовало никакой административной власти, все формы государственного управления давно отмерли, и единственными авторитетными для всех органами согласования назревших вопросов и планирования работ были Совет науки и Совет техники. Их решения обычно принимались безоговорочной считались решениями всего человечества Членами этих советов были крупнейшие ученые и прославленные инженеры.
В Совет науки и обратились Люций и Ио с просьбой рассмотреть и решить вопрос об оживлении Волгина.
Заседанию предшествовала длительная и горячая дискуссия.
Мнения разделились.
Одни стояли на точке зрения авторов проекта и доказывали, что в интересах науки следует пойти на риск причинить зло человеку. Их доводы в конечном счете сводились к старой, как мир, истине цель оправдывает средства.
Другие, разделявшие мнение Нунция, считали, что производить подобные опыты без согласия самого объекта не имеет права никто и что никакие научные или иные соображения не могут оправдать насилия над свободной волей. За всю историю человечества последних полутора тысячелетий не было ни одного случая, чтобы человек распорядился другим человеком без его согласия на это.
“Кто дал право Люцию или другому крупному ученому, — говорили и писали эти люди, — в интересах своей науки нарушать незыблемые законы общества? Так можно вернуться к доисторическим временам эксплуатации человека человеком”.
Иоси, возглавлявший голоса сторонников Люция, отвечал на что бывают случаи, когда приходится не считаться с привычными представлениями. Законы современного общества нельзя применять к данному исключительному стечению обстоятельств без существенных корректив. Другое дело, как отнесется сам человек к своему воскрешению. Иоси страстно доказывал, что никакого зла причинено не будет:
— Семья и любимые люди? Да, это серьезный довод. Но у человека есть разум. Волгин поймет, что он сам умер раньше, чем его родные и друзья
Утверждение Мунция, что человек, очутившийся в чуждом ему мире, будет глубоко одинок, Иоси также подверг критике:
— О каком одиночестве может идти речь в нашем мире, где вес человечество представляет собой одну дружную семью? Разве все люди не встретят пришедшего к ним из бездны времени, как любимого сына и брата? Увидеть своими глазами будущий мир (ведь наш мир для Волгина — это мир будущего), что может быть более заманчивым? Вспомните, Волгин умер тридцати девяти лет. Чего другого, кроме горячей благодарности, могут ожидать Люций и Ио от человека, которого они вернут к жизни после смерти, наступившей так рано?
Еще никогда психология человека не обсуждалась с таким интересом. Давно уже не возникало вопроса, который с такой силой захватил бы умы буквально всех людей на всей Земле. С Венеры, Марса и других планет сообщали, что и там горячо обсуждают вес “за” и “против”. Пожалуй, только тс, кто находился далеко от Солнечной системы, в космическом полете, оставались вне этого всемирного диспута.
Решения ждали с огромным нетерпением. Все понимали, что только Совет науки может положить конец спору, который, как и говорил Ио, грозил стать бесконечным. Обе стороны упорно стояли на своем.