— Думаю, что из-за тебя, — осторожно ответил Владилен, давно убежденный в этом.
— Конечно, из-за тебя, — сказала Мэри. — Все знают, что ты тут. Волгин обернулся.
Сотни глаз смотрели на него, сотни улыбок приветствовали его. Было ясно, что все эти люди искренне расположены к нему и рады его видеть.
Он поднял над головой скрещенные руки — старый приветственный жест его времени.
Толпа ответила тем же. Гул голосов проник сквозь стенку машины.
— Может быть, ты скажешь им несколько слов? — предложил Владилен.
— Не хотелось бы, — ответил Волгин. — Я никогда не умел говорить и, признаться, не люблю этого.
— Летим дальше? — спросила Мэри.
Она ничем не высказывала своего отношения к отказу Води на, принимая его так же, как это делал Владилен и как они всегда принимали любые его решения — без тени недовольства ил критики.
Они находились в воздухе уже несколько часов. Волгин видел, что Мэри устала. Ему хотелось еще долго-долго летать здесь где когда-то находился его родной город, но нужно было подумать об отдыхе.
В Ленинграде не жил никто из людей, которых Волгин знал или о которых слышал. Он понимал, что был бы желанным гостем повсюду, что в любом доме его примут как родного, но ему не хотелось никого беспокоить Побыть одному, даже без своих теперешних спутников, которых он любил, было сейчас необходимо Волгину.
“Где же мы остановимся? — думал он. — Есть ли у них что-нибудь вроде гостиниц?”
Арелет быстро пролетел оставшуюся часть аллеи. Волгин намеренно не обратил внимания на Дворцовую площадь, он знал, что здесь неизбежно снова задержится на продолжительное время. Он прямо направил машину к площади Декабристов.
Он так и не спросил, стоит ли там по-прежнему Медный всадник, он был в этом совершенно уверен и хотел закончить сегодняшний осмотр именно в том месте.
И вот перед ним Нева. Водный простор, всегда казавшийся ему необъятным, мучительно знакомые здания Университета на том берегу — “Двенадцать коллегий”, дом Меньшикова, Ростральные колонны и гранитная набережная Стрелки со спуском к Неве были те же. Не хватало здания Военно-морского музея.
А здесь, на этом берегу, все было то же. Как две тысячи лет тому назад, возвышался Исторический архив; за зеленью, как будто той же, что раньше, закрывало небо грандиозное творение Монферрана. Находился ли за ним памятник Николаю Первому, Волгин не видел. Стены Адмиралтейства замыкали площадь.
Арелет опустился на землю.
Волгин вышел из него и остановился перед чудесным памятником, простоявшим здесь уже двадцать один век, символом Ленинграда, во все времена известным всему миру.
Толпа окружила Волгина. Он не замечал никого.
Люди редко носили в это время года головные уборы. Но, се. бы они были, толпа обнажила бы головы. Выражение лица Волги заставило смолкнуть говор. Все, кто был здесь, сразу почувствовали, что в этом свидании человека начала коммунистической эры с почти что современным ему произведением искусства заключался особый, неизвестный им смысл.
По лицу Волгина катились слезы. Он не замечал и не вытирал их.
С острой болью почувствовал он в этот момент свое жуткое одиночество среди людей. Во всем мире не было человека, с которым он мог бы поделиться своими мыслями, нахлынувшими воспоминаниями.
Нет, эти люди не поймут его! Не смогут понять!
Он повернулся и, как слепой, пошел к арелету, прямо на стоявших группой людей, которые поспешно расступались перед ним.
Он сел не на свое место, а позади, показывая этим, что не желает больше вести машину и предоставляет Мэри и Владилену свободу действий.
Арелет быстро поднялся и скрылся с глаз толпы.
Пожилой мужчина, близко стоявший от Волгина и успевший хорошо рассмотреть его лицо, сказал задумчиво:
— Несчастный человек! Я всегда считал, что опыт Люция жесток и не нужен.
— Почему несчастный? — возразил кто-то. — Он снова живет.
— Да, конечно. Но я лично не хотел бы быть на его месте.
Арелет летел быстро. Прошло несколько минут, и под ними снова показался современный Ленинград.
— Где бы ты хотел остановиться? — спросила Мэри.
— В гостинице, — ответил Волгин на старом русском языке.
Мэри и Владилен удивленно переглянулись. По сходству слов они поняли, что сказал Волгин, но этот ответ был бессмысленным для них.
Они ничего больше не стали спрашивать, а заговорили между собой о посторонних вещах, давая Дмитрию время прийти в себя. Минуты через три Мэри повторила вопрос.
— Где угодно, — ответил Волгин, — Там, где хотите остановиться вы. Только… лучше бы без людей.
— Ты устал? — ласково спросила Мэри.
Волгин вздохнул.
— Да, я устал. Я очень устал. Нет, я не голоден, — сказал он, предвидя следующий се вопрос. — Впрочем, вы можете накормить меня, если хотите. Мне… все равно.
Мэри и Владилен вторично переглянулись “Что с ним?” — взглядом спросила Мэри. “Не знаю, но он явно не такой, как всегда?”, — так же молча ответил ей Владилен.
Волгин понял их немой разговор.
“Если бы здесь со мной были Ио, Люции или Мунций, они бы поняли бы меня, — подумал он. — А эти двое… они слишком молоды”.
Он чувствовал себя сейчас дряхлым стариком. Словно все тысяча девятьсот лет, промчавшиеся по Земле со дня его первой смерти, вдруг легли на плечи тяжелым грузом.
Мэри снова поговорила с кем-то по карманному телеофу.
— Дом номер тысяча девятьсот четырнадцать по улице Волгина свободен, — сказала она.
— Как ты сказала? — спросил Волгин. — Улица Волгина? Кто он был, мой однофамилец?
— Почему однофамилец? — улыбнулась Мэри. — Это ты сам. Все прежние герои Советского Союза имеют улицы своего имени в тех городах, где они родились. Есть улица…
— Улицы, — перебил Владилен, поняв, что хочет сказать Мэри, — носящие имена ученых, писателей, художников твоего времени.
— Мы не забываем людей, если они этого заслуживают, — добавила Мэри, чтобы исправить промах.
Но Волгин хорошо понял, что хотела сказать девушка. Здесь, в Ленинграде, была не только улица Волгина, но и Волгиной. Ведь и Ирина была Героем Советского Союза. И она также была уроженкой города Ленина.
Он улыбнулся грустной и смущенной улыбкой:
— Значит, Волгин поселится на улице Волгина. Любопытно. Но тут еще одно странное совпадение. Номер дома точно такой же, как год моего рождения.
— Тысяча девятьсот четырнадцать, — сказала Мэри.
Она знала это и раньше. Но, когда он, просто и естественно, вот так, сидя перед ней, в современном костюме, такой обычный, совсем как все, сказал это, она вздрогнула.
1914!
Не Новой, а христианской эры!
Это был год рождения этого человека, которого она запросто называла по имени… ее брата!
Кровь хлынула ей в лицо, и, охваченная сильным волнением она отвернулась.
— Тем более это должно быть тебе приятно, — сказал Владилен.
— Да, конечно, приятная случайность, — с оттенком иронии ответил Волгин.
Разумеется, тут не было ни совпадения, ни случайности. В городе знали, что рано или поздно Волгин будет здесь. Вероятно, этот дом давно свободен или его освободили сейчас, когда Волгин действительно прилетел сюда.
Подобных совпадений не бывает.
Но эти люди были правы. Ему было приятно их утонченное внимание. Только было бы еще приятнее поселиться на другой улице, носящей имя Ирины.
“Этого они не могли знать”, — подумал Волгин.
— Не хочешь сейчас встречаться с людьми? — спросила Мэри.
— Если можно, отложим на завтра.
— Конечно, можно.
Арелет опустился в саду, позади небольшого одноэтажного дома. Волгин заметил, что на улице много людей. Его вышли встречать.
Что-то вроде угрызений совести кольнуло Волгина.
Его ждут! Его хотят видеть! Хорошо ли обмануть ожидания этих людей?
Но он был просто не в состоянии сейчас встретиться с людьми, говорить с ними.
— Выйди к ним, — попросил он Владилена, — и объясни.
— Не беспокойся, они все поймут.
По тому, как уверенно Владилен привел арелет именно к этому дому, Волгин окончательно убедился, что был прав. Дом давно ждет его, предназначен именно для него, а не случайно оказался свободным. И Владилен хорошо знал, где находится нужный дом.