И вот беззвучно раздвинулась другая дверь.
Горячей синевой резануло по глазам воскресшего человека.
Впервые после перерыва в тысячу девятьсот лет Волгин увидел небо и сверкавший на нём диск Солнца.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СОВРЕМЕННИКИ
Глава первая
1
Земля меняет своё лицо. Море — никогда!
Оно оставалось таким же, каким было во все эпохи и времена. Неизменное, оно присутствовало при всей истории человечества, населявшего его берега. Оно видело плоские галеры финикийцев, сменившиеся затем галерами греков. Оно оставалось таким же во все века владычества Рима, видело мавританскую культуру и крестовые походы. Оно присутствовало при падении Византийской империи, качало на своей могучей груди победоносные турецкие корабли и равнодушно поглощало их в сражении при Лепанто. Оно видело Абукирский и Трафальгарский бой, похоронив в тёмной глубине и французские, и английские корабли. Стальные громады броненосцев двадцатого века исчезали в волнах с такой же лёгкостью, как и деревянные корабли римлян. Из года в год, долгие века, море собирало богатую дань с человечества — дань кораблями, людьми, кровью…
Но жизнь шла вперёд, и человек победил стихию. Прекратилась дань кровью. Всё реже и реже доставались морю и люди. Исполинские лайнеры смеялись над яростью волн.
В третьем веке коммунистической эры люди окончательно покинули море. Безграничная и свободная стихия воздуха стала их единственным путём сообщения.
И полторы тысячи лет море пустынно. Изредка появляются на его поверхности изящные яхты любителей морских прогулок или какой-нибудь арелет, повинуясь капризу сидящего в нём человека, опустится на воду и скользит по ней, напоминая своим видом грозное оружие прошлого — торпеду.
Исчезли огромные корабли, забылась морская профессия само слово «моряк» стало незнакомо людям.
Но море оставалось всё тем же…
Неумолчно шумит извечный прибой. Одна за другой приближаются к берегу сине-зелёные волны, становятся выше, одеваются гребнем белой пены и, с замирающим гулом обрушившись на прибрежную гальку откатываются обратно, уступая место следующим.
Волна за волной!
Годы, века, тысячелетия!
«Так было, есть и будет», — подумал Волгин.
Он сидел в чём-то вроде шезлонга на обширной террасе, увитой зеленью дикого винограда, и, опустив на колени книгу, задумчиво следил за неустанной игрой прибоя. Прибой был такой же, как и в двадцатом веке. Только он, да ещё небо над головой оставались прежними. Всё остальное изменилось.
Дом и терраса выстроены не из дерева и не из камня. Мебель и все предметы домашнего обихода сохранили только назначение, но не форму. Растительность, росшая в саду, вокруг дома, какая-то иная — крупнее и выглядит более сочной. Книга, которую он читает, по внешнему виду такая же, как книги его юности, но написана в несуществовавшем раньше языке.
Всё изменилось, всё стало другим за те тысячу девятьсот лет, которые он пролежал в своей могиле. Всё похоже на прежнее, но всё глубоко иное.
Волгин часами смотрел на водную равнину, уносясь мыслями в далёкое, а для него такое близкое, прошлое. Возникали перед ним образы давно умерших близких, появлялись города и сёла, дороги и мосты, поезда и пароходы, вся многообразная техника родного века, пусть примитивная и убогая с современной точки зрения, но милая и дорогая сердцу. Незаметно Волгиным овладевало грустное настроение, но он старался не поддаваться ему. Так и сегодня, почувствовав смутную тоску, он отвернулся от моря и вновь взялся за книгу.
Он читал историю техники. Талантливо написанная книга была предназначена для детей, и Волгин, никогда не имевший больших знаний по технике даже своего века, выбрал её, так как не без оснований считал, что не справится с более серьёзным сочинением. Произведение неизвестного автора — в заголовке не стояло никакого имени — в популярной форме описывало технические средства, которыми пользовались люди начиная с пятнадцатого века христианской эры и до настоящего времени.
С особым интересом Волгин прочёл описание техники двадцатого века, внимательно следя за критическими замечаниями автора. Они были просты и легко понятны, становилось даже странным, что всё это не пришло в голову инженерам и учёным его века. Но Волгин понимал, что само собой разумеющееся в тридцать девятом веке не могло быть известно в двадцатом.
«Но ведь я же понимаю…», — думал он всё же.
Двадцать первый век не доставил Волгину особых трудностей, но дальше дело пошло хуже. Наука и техника развивались стремительно. Чем дальше читал Волгин, тем больше крепло в нём убеждение, что даже детская книга слишком трудна для него. И это происходило не по вине автора, а только потому, что у Волгина не было знаний по самым основам излагаемого предмета.
«Как жаль, — думал он, — что я юрист, а не инженер! Видимо придётся взяться за учебники начальной школы».
В языке Волгин не испытывал никаких затруднений. За четыре месяца пребывания в доме Мунция на берегу Средиземного моря он изучил современный язык так, что мог свободно говорить и читать на нём. Основу этого языка составлял русский. Грамматика его была проста и логична. Хорошо зная немецкий и французский языки, Волгин легко и быстро перешёл на современный, чем вызвал искреннее удивление своего учителя Мунция.
Старому историку представился редкий случай проверить знание им прежних языков, которые он изучал не в живой речи, а только по книгам. И они часто разговаривали по-немецки и по-французски.
Волгин знал, что теперь на Земле существует ещё один язык — восточных народов, смесь китайского, японского и индийских наречий. Он был в употреблении там, где когда-то находились государства Юго-Восточной Азии, древняя культура которых не могла исчезнуть даже за два тысячелетия. Но и там все понимали «официальный» язык Земли.
Волгин старался не только говорить, но и думать на новом языке, и это ему удавалось. Он всё реже ловил себя на том, что думает по-русски. Он знал, что родной язык никогда ему не понадобится.
Против воли, почти бессознательно, Волгин относился ко всему, что его окружало, с затаённым чувством ревности, но не мог не признать, что по богатству и выразительности новый язык оставлял далеко позади все старые.
Как только Волгин почувствовал, что достаточно хорошо овладел языком, он взялся за историю общества, которая, естественно, интересовала его больше всего остального. Он узнал, что произошло на Земле после его первой смерти (Волгин называл свою смерть в Париже первой, потому что рано или поздно должна была наступить вторая). По этому вопросу ему не пришлось прочесть почти ни одной книги. Их заменили беседы с Мунцием, который, рассказывая о прошлом, иллюстрировал эти рассказы историческими и хроникальными фильмами, получаемыми специально для Волгина из Центрального архива планеты.
Подавляющее большинство этих фильмов были цветными и объёмными, только самые древние, современные Волгину, — чёрно-белыми, плоскими картинами его юности.
Благодаря фильмам Волгин не только слушал, но и мог видеть историю, как бы оживавшую перед его глазами. Он видел людей, живших после его смерти и в то же время задолго до настоящего времени, и это создавало странную путаницу в его представлениях о них. Для современного мира это были люди прошлого, но для Волгина они оставались людьми будущего.
Техника кино не имела ничего общего с тем, что знал Волгин. Отсутствовал привычный экран. Фильм демонстрировался в обыкновенной комнате с обыкновенной мебелью. Аппарат представлял собой небольшой металлический ящик, который ставился не позади, а впереди зрителей.
Свет не тушился. Демонстрация шла при обычном освещении, исходящем неизвестно откуда. Казалось, что этот свет испускают сами стены и потолок комнаты.