А теперь пора поговорить о любви.
Что такое любовь? Если рассуждать бесстрастно, любовь — это фикция, фокус пересечения различных чувств: нежности и ненависти, отчаяния и надежды, жажды обладания и жажды быть обладаемым, боли и наслаждения, радости и печали. В трансцендентальном же смысле — автономная, самодостаточная реальность, едва ли не единственное состояние, в котором человек способен пребывать целиком, без остатка, как в рождении или смерти. Эротические компоненты, в том числе и само соитие, воплощают лишь тягу к состоянию исключительности — именно воплощают, то есть реализуют физически, телесно, «во плоти», — к состоянию, в котором влюбленные ощущают себя антиполюсом окружающего мира.
Но любовь, даже так называемая безответная любовь, в любом случае есть отношение к другому, постоянные попытки перешагнуть грань между собой и другой личностью. Исайя Берлин почувствовал любовь Ахматовой, тем самым превратив ее в очевидность. Посещение дипломатом Фонтанного дома: прибытие и уход, темы разговоров, аромат его сигары, случайные прикосновения — все это сгустилось, став своего рода мифом. Поэтессе нужно было лишь продлить нити действия, продолжить диалог, чтобы оживить прошлое. Встреча и расставание — этого достаточно для поддержания вечного напряжения, которое характеризует всякую любовь.
Нереальность, неосуществимость новой встречи лишь усилила взаимное тяготение Ахматовой и Берлина. «Так, отторгнутые от земли, / Высоко мы, как звезды, шли», — писала Ахматова 26 ноября 1945 года, когда память о встрече была еще совсем свежа. А спустя месяц снова перенесла воспоминание о той ночи в небесные сферы.
Даже в 1963 году, когда яркость переживания должна была бы поблекнуть, Ахматова все еще надеется на новую космическую встречу. Стихотворение называется конечно же «Ночное посещение»; однако на сей раз место встречи — не среди звезд, а в мире музыки.
В какие-то моменты поэтессе казалось, наверное, что эта сотворенная трансцендентность есть не что иное, как самоутешительный обман, некий астрономический трюк.
Безнадежность эта носит странный, двойственный характер: Ахматова связывает ее исключительно с земным миром, в то время как любая форма будущего свидания переносится в другие виды реальности (звезды, радуга, Адажио). К тому же она не допускает сомнений во взаимности отношений. Кроме того, любимый мужчина существует для нее практически столь же реально, как при первом своем появлении:
«Сигары синий дымок» — деталь совершенно конкретная, она появляется уже после первого посещения Берлина в торопливо набросанной строфе, вставленной курсивом в «Поэму без героя». И все последующие «белые ночи», «полуночи», «ночные разговоры», «ночные посещения» определенно вырастают из той реальной волшебной ночи, ночи с 25 на 26 ноября 1945 года. Эта ночь — источник всей той эмоциональной энергии, которую поэтесса обратила на поддержание, сохранение метафизической связи.
Беседуя с сэром Исайей Берлиным в Лондоне, я спросил: став для Ахматовой, в последний период ее жизни, вне всяких сомнений, центральной фигурой, испытывал ли он какие-либо подобные чувства по отношению к ней? «Нет, — ответил он, — у меня не было утопии». Его чувства можно охарактеризовать как преклонение, уважение, восхищение, сочувствие. Позже, когда он допускал, что стал, хотя бы отчасти, причиной преследований, которым подвергалась Ахматова со стороны властей, в его отношении к ней стало преобладать чувство вины.
Но чем характеризовалось чувство самой Ахматовой, особенно на этапе, так сказать, status nascendi, в начальный, гармонический, еще лишенный конфликтов период ее любви? Драматизм, который наполнил ее эмоциональный мир позже, тогда еще существовал лишь в виде туманных предчувствий. Что так сильно затронуло душу Ахматовой, где находилась та точка, в которую попала стрела Купидона? Об этом она сама с удивительной откровенностью признается в одном из стихотворений цикла «Cinque»: