«Попадись эти молодчики с черной совестью в памятные двадцатые годы, — заявил новоиспеченный нобелевский лауреат, — когда судили, не опираясь на строго разграниченные статьи Уголовного кодекса, а „руководствуясь революционным правосознанием“ (аплодисменты), ох, не ту меру наказания получили бы эти оборотни! (Аплодисменты). А тут, видите, еще рассуждают о „суровости“ приговора».
Едва ли есть смысл сравнивать единственный настоящий роман Шолохова с лирикой Анны Ахматовой. Но если бы премию получил не Шолохов, а, в последние годы своей жизни, Ахматова, то и уважаемый стокгольмский ареопаг, и советское правительство сэкономили бы себе немного нервов, испорченных досадной выходкой Шолохова.
Одним из последних всплесков хрущевской «оттепели» в сфере культуры стал в августе 1963 года ленинградский «круглый стол» Европейского литературного сообщества (COMES). По случаю этого мероприятия Ахматова встречалась с председателем COMES’a итальянцем Джанкарло Вигорелли, который сообщил ей почти невероятную новость: в следующем году город Катания намерен присудить поэтессе престижную литературную премию «Этна-Таормина». Видимо, тогда же зашла речь о приглашении приехать в Италию.
Если можно найти в мире человека, который способен был задумать и осуществить такой смелый план, то им мог быть только Вигорелли. На ленинградское международное совещание удалось пригласить не только Жан-Поля Сартра, но даже Тибора Дери, который пару лет назад еще сидел в тюрьме за участие в событиях 1956 года в Венгрии. Вигорелли приехал не с пустыми руками: он пообещал Советскому Союзу членство в ПЕН-клубе, что в те времена означало громадный рост престижа.
«Литературное предприятие синьора Вигорелли, — пишет Анатолий Найман, — было просоветского направления, если не прямо коммунистическое. Союз писателей, возглавлявшийся тогда Сурковым, искал случая подружиться — не теряя собственного достоинства — с „реалистически мыслящими“ литераторами Запада. Недавний скандал с Пастернаком затруднял сближение, желательное и той, и другой стороне. Ахматова оказалась фигурой, <…> идеальной для создавшейся коллизии („Реквием“, гонимость и, вообще, несоветскость — для них <…>)».
Как можно предположить, Вигорелли еще летом 1963 года начал прощупывать настроения советских компетентных организаций и, посылая Ахматовой приглашение в Ленинград, уже не сомневался в результате. Как опытный дипломат в вопросах культуры, он объединил две вещи: награждение Анны Ахматовой премией «Этна-Таормина» и очередную встречу Европейского литературного сообщества в Катании. То есть Ахматова могла поехать в Италию практически как официальный член советской писательской делегации.
В первом порыве воодушевления поэтесса ответила Джанкарло Вигорелли письмом на итальянском языке (написанном с помощью друзей). За вежливыми оборотами ощущается едва сдерживаемая эйфория — что неудивительно, если вспомнить, что в последний раз Ахматова была за границей пятьдесят два года назад и давно похоронила все надежды увидеть когда-нибудь Западную Европу. В 1958 году, когда первая, весьма многочисленная делегация советских писателей отправилась — без нее — в Рим, она спрятала свое разочарование в меланхолическом стихотворении:
Причин для меланхолии было более чем достаточно. Советский Союз почти так же строго оберегал государственные границы от собственных граждан, как и от действительных или мнимых шпионов и диверсантов. Для того чтобы кто-то мог покинуть страну в западном направлении, требовались нечеловеческие усилия. Индивидуального туризма в капиталистические страны не существовало, групповые поездки случались очень редко, и, если в список возможных участников попадал обычный человек, это считалось большой наградой. Притом никогда нельзя было знать заранее, стоит ли затрачиваемых усилий деятельность по заполнению бесчисленных анкет, по добыванию рекомендаций по месту службы и характеристик от парторганизации. Решения о поездках принимались в обстановке строгой секретности, загранпаспорт выдавался лишь за день-два до отъезда. Исключение из этих строгих правил делалось лишь для некоторых служебных командировок, а паспорт, позволяющий неоднократный выезд, имели только некоторые привилегированные деятели искусства (например, Евтушенко и Вознесенский). Однако по каждому отдельному случаю вердикт выносил выездной отдел ЦК КПСС, и решающее слово тут принадлежало КГБ.