«А вдруг к октябрю не успею? — подумал я, купив в нашем киношном кафе кружечку кофе и бутерброд с сыром. — Пока строиться отделение милиции пройдёт десять дней, за которые я должен проделать большую подготовительную работу. А это уже 10-е июля. В сценарии 25 эпизодов. И чтоб не было в голове каши, лучше снимать фильм по порядку. К сожалению, каждый день по эпизоду отрабатывать просто нереально, значит, прибавляем ещё 35 дней. Получаем 15-е августа. Даже если монтажи делать параллельно съёмкам, то ещё целый месяц займут: домонтаж и озвучание фильма. А потом могут появиться правки и редактура. Выходит, что даже при самых благоприятных раскладах финал всей истории — это первые числа октября. Ох, с огнём играю».
— Здравствуй, Феллини, — вдруг за мой столик присели две легендарные личности нашей киностудии: Иосиф Ефимович Хейфиц и Григорий Михайлович Козинцев.
Оба этих маститых режиссёра в данный момент руководили Первым творческим объединением «Ленфильма» и вели между собой незримый бой за то, кто снимает лучшее кино. Козинцев стал известен всей стране после трилогии 30-х годов про простого работягу Максима, который боролся за идеальные идеалы революции. Хейфиц же прославился уже в 50-е, когда на экраны вышли подряд две киноленты с мелодраматическим уклоном «Дело Румянцева» и «Дорогой мой человек». Надо сказать прямо, что снявшийся в главной роли Алексей Баталов просто покорил сердца миллионов советских женщин.
Кстати, и в этом году Иосиф Ефимович выпустил в прокат очередную мелодраму с Баталовым «День счастья». А Григорий Михайлович вместо банальной мелодрамы выдал классическую классику «Гамлета», где главную роль сыграл Иннокентий Смоктуновский. К сожалению, и «Гамлета» и «День счастья» народ встретил прохладно, без сумасшедшего ажиотажа. В эти дни люди буквально ломились, скупая билеты в три дорога у спекулянтов, на знаменитые «Парижские тайны», где в главной роли просто блистал Жан Маре.
— И вам доброго времени суток, — буркнул я, дожёвывая бутерброд.
— Правда, что тебе в обход нашего худсовета доверили съёмку какого-то детектива? — процедил сквозь зубы Иосиф Хейфиц, который щеголял по киностудии в больших заграничных квадратных очках.
— Правда — это понятие субъективное. Волк, который гонится за добычей тоже прав, ему семью надо кормить, — ответил я, не понимая, чего от меня добиваются товарищи режиссёры.
— Я смотрел твою работу, — задумался на несколько секунд Григорий Козинцев, — ну, есть в ней что-то такое. Тебе же элементарно учиться надо. Я проверял, у тебя кроме среднего образования нет ничего за душой.
— Откажись от этой работы пока не поздно, — насел на меня с другого бока Хейфиц. — Сам опозоришься и наш «Ленфильм» опозоришь.
— Вы мешок писем сегодня видели на проходной? — пробурчал я, еле сдерживаясь, чтобы не испортить отношения с мэтрами кино. — Вчера там тоже был мешок. Люди со всей страны требуют: «Свободу Юрию Деточкину, то есть Фёде Косому». Потому что герой моего фильма не оставил простых зрителей равнодушными. Мне сам первый секретарь сказал: «Феллини, друг, смотреть нечего, прошу тебя — снимай».
— Демагогия, — прошипел Козинцев.
— Значит демагогия? — стал заводиться я. — А вы знаете, что такое на самом деле позор? Это когда «Парижские тайны» спасают план наших кинопрокатчиков. Позор, это когда реальную статистику «Парижских тайн» воруют и переписывают её нашим маститым режиссёрам. Вы по Невскому мимо кинотеатра пройдите, когда там демонстрируется французская картина. Очередь длиннее, чем за колбасой.
— Твои «Тайны» — это банальная дешёвая и развлекательная клюква, — Григорий Михайлович стукнул по столу кулаком и все посетители кафе, разом оглянулись на наш столик. — Там же всё сплошная ложь. Сначала один бездельник и богач ради развлечения на карете гонит по улицам Парижа и убивает ни в чём неповинного человека. А потом он же вдруг становится благородным человеком. Берд! Он не маленький ребёнок! Был бы изначально порядочным человеком, никогда бы не стал гнать по улицам наперегонки, сбивая с ног прохожих, которые для него мусор.
— Всё в порядке, у нас творческая дискуссия, — сказал я коллегам, мирно сидящим за другими столиками. — Согласен, моральный облик маркиза дэ Самбрей автором слишком приукрашен, — кивнул я Козинцеву, — тем более стыдно снимать хуже. Поэтому я сниму лучше.
— Наглец, — фыркнул Хейфиц.
— Спасибо за высокую оценку, — хмыкнул я, оставив мэтров отечественного кино в одиночестве.