— Эта телеграмма пришла сегодня утром, — со скорбным лицом произнёс Илья Киселёв. – Сам товарищ Никита Сергеевич Хрущёв посмотрел твоё кинопроизведение, — он ещё раз тяжело вздохнул. — Теперь сам должен понимать — дело твоё табак. Готовь, эх, готовь карман шире, премию тебе выписали! Ха-ха-ха, — загоготал он. — Что, сморишь как Дунька Распердяева? Ха-ха! Госкино с твоей безделушки, которую ты состряпал за один день, напечатало полторы тысячи копий. Вот ознакомься.
Илья Николаевич вынул из бумажной папки ведомость, по которой всей съёмочной группе были начислены солидные суммы денежных вознаграждений. Всех меньше, по 700 рублей, получили звукорежиссёры и технические работники. Остальным членам группы причиталось разовое вознаграждение от тысячи рублей и более. Исполнителя главной роли Савелия Крамарова поощрили премией в две тысячи целковых. А мне как автору сценария и режиссёру постановщику выписали больше всех — две с половиной тысячи.
— Не зря мы в Москве заехали к Аджубею, — довольный своим розыгрышем произнёс товарищ Киселёв. — Теперь ты осознаёшь, что детектив, над которым ты работаешь, не должен получиться хуже короткометражки?
— Ху, — выдохнул я, и непроизвольно схватился за бок, так как в той жизни при стрессах у меня кололо именно в боку. — Считайте, что уже снято гениальное кино. Актёры — звезда на звезде, и звездой погоняет. Я ручаюсь, что мы просто порвём советский кинопрокат.
— А вот у меня есть сомнения. — Илья Николаевич открыл ещё одну бумажную папку и показал мне фотопробы моих актёров. — Это кто такой?
Директор протянул мне фотокарточку Александра Пороховщикова, который позировал в чёрной водолазке и свето-серой куртке.
— Замечательный актёр, боксёр, лучший кандидат в советском союзе на роль капитана Андрея Ларина, — хмыкнул я. — Хоть кто-то у меня в кадре будет драться без дублёра.
— Драться без дублёра, — проворчал Киселёв. — Ему 25 лет, а он нигде пока не засветился. А вдруг не потянет роль? Вдруг он просто смазливый парень?
— Не засветился? Значит, мы его засветим, — хмыкнул я. — Это жизнь, Илья Николаевич, кто-то выстреливает в раннем возрасте, кто-то в позднем, а кто-то, увы, никогда. Я за Пороховщикова ручаюсь головой.
— А сёстры Вертинские? — директор протянул мне ещё две фотографии.
На одной Марианна была в чёрных брючках, серой блузке и в белом пиджачке. На этом фото она изображала иностранную туристку из Западного Берлина. На второй фотографии, тоже чёрно-белой, Анастасия позировала в облегающем фигуру платье до колена и в коротком жакете. В реальности жакет был красный, а платье молочного цвета, но для моего черно-белого кино это не имело никакого значения.
— Сёстры Вертинские — это наше национальное достояние, они собой легко украсят любую даже самую бездарную киношку, — буркнул я. — Не вижу никаких проблем.
— А я вижу, — рыкнул Киселёв. — Зачем ты напихал в картину одних красавиц? Добронравова, Гурченко, Ноннка твоя, сёстры эти. Устроил из детектива цветник! — директор неожиданно грохнул кулаком по столу. — А если в Смольном твои художества не понравятся? И где ты только такие «тряпки» нашёл? Это же преклонение перед западом!
— Какое преклонение? Они же у меня не голые, — завозмущался я. — И новые женские заграничные «тряпки» получились перешиванием старых отечественных, благодаря золотым рукам талантливого костюмера. Кстати, за сестёр тоже ручаюсь головой. И вообще, если мне не доверяете, то ищите другого режиссёра. А я поеду в Москву, и после поздравительной телеграммы от Хрущёва меня на «Мосфильме» с руками и ногами оторвут.
— Сволочь, — тихо выругался Илья Николаевич. — Черновой монтаж покажешь мне 25-го числа, понял?
— Считайте, что вы его уже посмотрели, — на автомате выпалил я и с виноватым видом добавил, — в том смысле, что я его уже сделал.
— Пошёл прочь! — вновь закипел товарищ Киселёв, у которого взыграли цыганские гены. — Выделываешься, как Дунька Распердяева! Уйди с глаз! А то я за себя не ручаюсь!
Именно эти выкрики услышал дядя Йося Шурухт, который всё это время топтался в приёмной нашего нервного и впечатлительного директора. И когда я вылетел пулей из кабинета Ильи Николаевича, лицо дяди Йоси напоминало выжитый лимон.