Последние слова он вымолвил свистящим шепотом.
Юрий наклонился к нему, коснулся лба кончиками пальцев:
— Вам интересно было говорить на эту тему?
— Да. Но у меня нет сил. И я не понимаю… Не понимаю, зачем это вам…
Словно сквозь глухую стену до больного донеслось:
— Я хочу вылечить вас. И не только вас. У меня есть средство.
— Наконец-то…
— Но оно не проверено. Хочу проверить его на вас. Сначала на вас.
— Ну что же, «кролик» готов, — сказал Сергей Павлович.
— Кролик?
— Морская свинка… Какая разница? Вы закончили опыты на животных и приступаете к лечению людей?
— Животные здесь ни при чем. Больны вы, а не они, и у меня нет времени. Я начну с вас. Согласны?
Молчание длилось лишь несколько секунд. Но Сергей Павлович успел подумать о многом.
— Почему именно с меня?
— С кого-то надо начинать. Риск меньше там, где он больше.
— Что вы имеете в виду?
— Вы — пожилой человек. Шансов выздороветь без лекарства у вас нет.
— Кажется, понял. Это жестоко, но справедливо. Я согласен.
— Жестоко, но справедливо, — в голосе Юрия Юрьевича появились другие интонации. — Люди часто так говорят. Иногда это правда, иногда — ложь. И всегда отражает одну из главных программ эволюции.
— Старые истины…
— Как для кого. Если бы я не понял их, не было бы лекарства.
— Хорошо, поговорим об этом после, — простонал Сергей Павлович. Он терял последние силы.
Юрий Юрьевич протянул руку, резко раскрыл ладонь. На ней, будто в створке раковины, лежали две белые горошины. Другой рукой он помог Сергею Павловичу приподняться. Больной не отрывал зачарованного взгляда от ладони. Он не видел горошин, ибо то, что его поразило, было слишком необычным. На ладони врача не было ни одной морщины, ни одной «линии жизни», Она была гладкой, словно из фарфора.
— Берите лекарство, — напомнил Юрий Юрьевич. Сергей Павлович взял горошины дрожащими пальцами и проглотил их одна за другой, не запивая.
…Он проснулся на рассвете. За окном щебетали птицы. Высокие окна наливались розовым цветом. Вниз, к подоконнику, сбегали потоками синие тени — последние тени ночи. С веток деревьев капала роса. В приоткрытую форточку легкий ветерок приносил белую сладость акации и горечь липовых стволов. Сергей Павлович явственно ощущал эти запахи. Он согнул руку, ногу. Прислушался к себе, еще ничему не веря. Положил руку на лоб, на влажную прохладную кожу. Нащупал пульс, подсчитал удары.
Воробей стукнул клювом в стекло. Сергей Павлович улыбнулся, стыдясь своей сентиментальности. Опустил с постели одну ногу, вторую. «Наверное, выгляжу, как ухмыляющийся идиот», — он готов был улыбаться всему на свете, даже стенам. В нем начало вызванивать радостное: «Я здоров, здоров, здоров…»
Он не расслышал шагов у двери. Юрий Юрьевич таким и застал его у» окна — улыбающимся неизвестно кому.
Увидев его, Сергей Павлович шмыгнул в постель.
— Здравствуйте, — сказал Юрий Юрьевич. — Не смущайтесь, Вы здоровы ровно настолько, насколько чувствуете себя здоровым.
— Я обязан вам жизнью, доктор.
— Сказано чересчур сильно. Жизнью вы обязаны Другим, прежде всего своим родителям. А мне — несколькими годами жизни.
— Даже день человеческой жизни — очень много. Настолько много, что трудно переоценить.
Можно было считать, что Сергей Павлович излечился окончательно, ибо к нему снова вернулась склонность к дискуссиям на отвлеченные темы.
— Оценить день человеческой жизни? — медленно проговорил Юрий Юрьевич, открывая фрамугу окна. — Действительно, почему бы не подсчитать, что успеет сделать человек за день?
— Чепуха. Слишком относительные величины, — сказал Сергей Павлович. — Человек не просто система по обработке информации. Предсказать даже на два часа его поведение невозможно. Поймите, в нем возникают миллионы тончайших оттенков чувств, к тому же наложенных друг на друга, и каждый из них может перевернуть вверх дном любую логику.
— Тем не менее поведение человека можно рассчитать абсолютно точно, если располагать достаточной информацией, — невозмутимо произнес Юрий Юрьевич.
Сергей Павлович, казалось, готов был крикнуть «ку-ка-ре-ку!» и броситься в бой, как это делал мальчишкой в детстве. Но детство давно ушло, и он только задорно вздернул маленький острый подбородок.
— Попробуйте!
— Над вашим предложением стоит подумать, — сказал Юрий Юрьевич, глядя куда-то мимо профессора. — Пожалуй, сделаем так…
Прошло еще несколько секунд. Сергей Павлович терпеливо ждал. Ветер, влетая через открытую фрамугу, надувал занавес. Сергею Павловичу показалось, что сейчас этот занавес будет раздвинут и начнется представление.
— В клинике имеется несколько безнадежно больных, — глухо сказал Юрий Юрьевич. — Их жизнь, даже с помощью известных мне сильнейших стимуляторов, можно продлить лишь на несколько часов, может быть, на несколько дней, в зависимости от состояния больного. Этого может быть достаточно, чтобы завершить какие-то дела, выполнить последнее желание.
Сергей Павлович уже догадывался, что задумал этот странный врач, и на его лице появилось выражение недоумения.
— И вы предскажете последнее желание?
— Попробую.
Тишина была короткой, как отдых между двумя перебежками под огнем противника, и пахла порохом.
— Но вы поможете мне собрать информацию о них, — взгляд Юрия Юрьевича уперся в переносицу собеседника. — Необходимо будет поговорить с их родными, друзьями.
— Попытайтесь убедить больных, чтобы они разрешили прикрепить к своей одежде миниатюрные телепередатчики, и тогда киноаппараты в студии нашего института запишут на пленку все их действия, — подсказал Сергей Павлович. — А мы просмотрим пленки и сравним их с вашими прогнозами. И вы убедитесь…
— И мы убедимся, — поправил его Юрий Юрьевич. Юрий вместе с Сергеем Павловичем вошли в лабораторию, которой руководил профессор биохимии Евгений Сергеевич Кравцов. Кабинет руководителя пустовал уже несколько месяцев — Евгений Сергеевич находился в больнице, которую совсем недавно покинул Сергей Павлович. На вешалке в кабинете висел снежно-белый халат.
Кравцова замещал Виктор Васильевич Кустович, широкоплечий здоровяк лет двадцати пяти с облупившимся от загара носом. Большинство сотрудников обращались к нему просто по имени.
Сергей Павлович представился, познакомил с Кустовичем Юрия, потом сказал:
— Вам привет от Евгения Сергеевича.
Сотрудники лаборатории разом повернулись к ним.
— Вы давно видели шефа? — спросил худощавый парень.
— Позавчера, — ответил Сергей Павлович. Юрий в это время рассматривал приборы и аппараты. Особое его внимание привлекли рефрактомеры. Он подошел к одному из сотрудников, наклонился, заглядывая через плечо в окуляр прибора.
— Как он себя чувствует? — спросил у Сергея Павловича Кустович.
— Было очень плохо. Сейчас намного лучше, — не моргнув глазом, ответил Сергей Павлович. — Дня через два, возможно, выйдет на работу.
На широком, как луна, лице Кустовича, сменяя одно другое, появились выражения радости и озабоченности.
Юрий подметил торжествующий взгляд одного из сотрудников, обращенный в сторону Кустовича. Кто-то произнес:
— Ну, братцы кролики, начинается великий аврал! Кустович ответил на немой вопрос Сергея Павловича:
— Знаете, у каждого крупного ученого есть работа, которую он считает главной и во что бы то ни стало стремится ее завершить. Евгений Сергеевич создал теорию, против которой выступили некоторые ученые. Оставалось поставить решающий опыт. И вдруг он заболел.
Сергей Павлович стал расспрашивать о теории, о спорах вокруг нее. Кустович охотно рассказывал. Иногда слово-другое вставлял кто-либо из сотрудников.
После посещения лаборатории Сергей Павлович и Юрий направились на квартиру Евгения Сергеевича.
— Женю многие не понимали, — начала рассказывать жена Евгения Сергеевича. — Даже в его лаборатории не все были за него. Что ж, новое всегда рождается в трудностях, — вздохнула она, иронически-покорно нагнула голову и развела руками, явно переняв этот жест от мужа, — за новое драться нужно! Эта борьба отняла у Жени здоровье, я уж не говорю о времени. Дома мы его почти не видели. Однажды полгода был в командировке на Дальнем Востоке, в другой раз — на год застрял в Австралии. В свою лабораторию звонил каждую неделю, домой — раз в месяц. А прилетел — прямо с аэропорта в лабораторию. Поверите ли, просиживал там до ночи. Такой уж это человек…