Янгес говорил вдохновенно, с глубоким волнением и верой. Глаза его увлажнились, и, казалось, вот-вот из них потекут разноцветные слезы.
– Но это Слово не может пробиться сквозь хаос и шум, которые сегодня наполняют русскую жизнь. Мы хотим услышать великую русскую симфонию, а слышим визги, скрежеты, отвратительные крысиные писки и собачьи хрипы. Там «красные», там «белые». Там монархисты, там революционеры. Те за Ленина, те за Сталина. А те за Колчака и Деникина. Мусульмане стекаются в свои мечети и мечтают об ИГИЛ. Евреи в синагогах мечтают о Второй Хазарии. Русские в церквях молятся о Государе Императоре. Шаманы выходят на капища и выкликают Большую Белую Сущность. Патриоты, либералы. Никониане, язычники. Все это смешивается, дерется, готово схватиться в смертельной войне. Надо встряхнуть Россию, чтобы весь этот сор опал. Чтобы ржавчина осыпалась. Чтобы грубая мазня исчезла и под ней открылся подлинный дивный лик, и Россия наконец произнесла бы свое вещее Слово Жизни.
Веронову казалось, что он стоит на прозрачном тончайшем льду в отблесках солнца, а под хрупким стеклом чернеет бездонная глубина. И от этого было сладко, и было ужасно, и этот ужас был упоителен, и эта темная бездна таилась в глубине его собственной души, и хотелось упасть в нее, и лететь в этой кромешной упоительной тьме, из которой он когда-то вышел на свет, был поставлен на хрупкий прозрачный лед, готовый распасться.
– В чем ваш проект? – слабым голосом спросил Веронов.
Янгес мгновенно остыл. Голос утратил слезную дрожь. Глаза высохли и переливались холодным блеском.
– Я открываю вам счет в банке, неограниченный счет. Даю вам задания, присылаю по электронной почте наименования объектов, которые вам надлежит взорвать. Конечно, фигурально, никакого терроризма. Хотя, если угодно, речь идет об испытании нового оружия. Это оружие – вы, Аркадий Петрович. Сокрушая очередную моральную твердыню, вы вызываете вихрь, который производит невероятные разрушения на огромном от вас удалении. Эти разрушения копятся, ваши эмоциональные удары учащаются и в итоге приводят к желаемой встряске. Россия вздрагивает. Ржавчина опадает, окалина осыпается. И Русская Мечта начинает сверкать в своей волшебной красоте. Вы меня поняли, Аркадий Петрович?
Веронов вдруг испытал удивительную легкость, освобождение, счастливое веселье. Он кудесник, обладатель волшебных искусств. Он будет разрушать запретные табу, срывать пломбы с запечатанных сундуков, где заперты стихии. И эти стихии по его повелению вырвутся на волю и своей свежестью, нерастраченной силой омолодят ветхий мир, очистят Россию от скверны.
– А что, если я, разрушая все заповеди, все запреты, отрицая все нормы и правила приличия, схвачу вас за нос? – спросил Веронов.
– Можете это сделать, Аркадий Петрович. Но вы этим ничего не добьетесь, как если бы вы схватили за нос себя самого. Мы с вами одно и то же.
Они посмотрели один на другого и рассмеялись. Веронов, прощаясь с хозяином белоснежного кабинета, вновь почувствовал ледяной сквознячок, который лизнул ему сердце.
Глава третья
Янгес Илья Фернандович не замедлил о себе напомнить уже вечером. Раздался телефонный звонок, и вежливый, слегка грассирующий голос произнес:
– Аркадий Петрович? Ваш телефон мне дал Илья Фернандович Янгес. Он сказал, что я могу к вам обратиться.
Это легкое гроссе и доставшаяся от прежних еврейских поколений печальная интонация позволили Веронову тут же создать портрет собеседника. Голый бледный череп с зачесами седых волос на висках. Заостренный, книзу опущенный нос с голубой жилкой. Большие влажные, чуть навыкат, грустные глаза с серыми мешочками под ними.
– Я слушаю вас.
– Меня зовут Исаак Моисеевич. Я исполнительный секретарь общества «Мемориал». Илья Фернандович сказал, что я могу к вам обратиться. А для нас Илья Фернандович является большим авторитетом.
– В чем ваша просьба?
– Илья Фернандович сообщил, что в вашем роду есть репрессированные родственники. Он сообщил, что ваш прадедушка был расстрелян по Делу Промпартии. Что две ваши двоюродные бабушки были сосланы в ГУЛАГ, в Красноярский край, а потом отбывали ссылку на Урале. Что еще один ваш дедушка отбывал срок в Каргополе. Так ли я говорю?
Веронов был уязвлен этой осведомленностью неизвестного человека, который вторгся в сокровенное прошлое его рода и бесцеремонно ворошил это прошлое.