– Сад камней, что ли? – спросил Алексей, наблюдая, как последние капли коньяка расходятся по стаканам.
– Во-во… – подтвердил попутчик. – Именно так и есть. Я уж и не знаю, чем еще занимается, врать не буду.
– А вы как с ним пересеклись-то?
– Это самое интересное и есть. – Василий Игоревич улыбнулся. – Иду я по улице, фотоаппарат на шею повесил и все на тамошних подруг посматриваю. Нормально все, солнышко, гомонят япошата вокруг… И тут подходит ко мне один из них, маленький, мне по плечо. Кланяется и вежливо так говорит…
– Как говорит? На японском? – ухмыльнулся Алексей.
– Не, ты что, я этот язык ни в жизнь не выучу… Так, пару слов в памяти осядет, да и то с грехом пополам. По-английски, конечно.
– А вы английский знаете?
– Есть такое дело. Я ж моряк все-таки. Да и английскую школу оттрубил в детстве… Не важно это. Дальше слушай…
– Может, выпьем?
– Может, – согласился Василий Игоревич и звякнул стаканом. – Ночь длинная.
Голова как-то отяжелела. Алексею стало казаться, что вагон раскачивается все ритмичней и ритмичней, укачивая и успокаивая.
– Учитель, мол, хочет с вами говорить… Я говорю, какой, мол, учитель? А он снова кланяется и все за собой жестами… Ну, думаю, где наша не пропадала. Пойду. И пошел. Вот там мы с этим мужиком и встретились.
– С учителем?
– Точно. – Моряк резко качнул головой, потом нагнулся, поискал что-то в сумке и вытащил еще одну бутылку коньяка.
– Нет, нет, нет… – замахал руками Алексей.
– А чего? – удивился Василий Игоревич. – Дорога длинная. Мы только завтра к вечеру прибудем… Так что отоспаться успеем.
Он уже разливал коньяк по бокалам.
Алексей поморщился.
– Ну, тогда надо перерывчик сделать. Покурим?
– Покурим, – легко согласился попутчик, доставая «Тренд».
Они стояли в трясущемся, холодном, лязгающем тамбуре и молча дымили. Алексей смотрел на пластиковый потолок и вспоминал, как в ракетной части под Читой через вечно открытые ворота зимой вошел медведь-шатун, худой и облезлый, забрел на территорию части, и как его никто не хотел убивать. Хотя даже ракеты со всей их страшной, гиблой начинкой были менее страшны, чем этот несчастный зверь. В конечном итоге медведя спугнули выстрелами в воздух, и тот ушел в тайгу… Алексей очень хорошо запомнил взгляд того зверя. Голодный, решительный и какой-то неустроенный. Медведь оставлял в каждом необъяснимое чувство вины. И даже лейтенант Матвеев, большой любитель охоты и вообще человек безжалостный, отказался стрелять и другим запретил. Медведь ушел, и больше о нем никто не слышал, но впечатление осталось надолго.
«К чему это я вспомнил? – Замутненное коньяком сознание будто бы удивилось вопросу и на всякий случай подкинуло эмоциональный клубок воспоминаний об армии и об этом медведе. – Не дай бог вот таким стать. Без берлоги, без сна, без жратвы. Таким, что тебя даже застрелить некому. Жалко только и страшно».
От этих невеселых мыслей Алексея оторвал собеседник, который продолжал свой рассказ, перекрикивая лязг тамбура:
– Старый был этот японец. Очень старый. Знаешь, мне так показалось, что он вроде помирать собирался или что-то такое. Я очень плохо понимал, если честно. Мы через переводчика. А эти косоглазые, блин, то одну букву пропустят, то другую, как картавые, честное слово. И главное, ни фига не могу понять, что ему от меня надо!
– А действительно, – удивился Алексей втягивая горький, жгущий гортань дым. – Чего ему надо было?
– Да я даже и не знаю. Плел он про семена какие-то. Что, мол, дзен – это предельная истина, семя мудрости. Высокопарно так.
– А что это такое, дзен?
– Я тоже спросил. А он типа говорит, свобода от самого себя. Это очень важно, говорит. Важно, чтобы вы передали это.
– Кому?
– Не знаю. Интересный японец был. Ну, может, и тронутый, но запомнилось мне это на всю жизнь. Истина повсюду, говорит, но наши глаза закрыты.
– Так я не понял, а чего ему именно от вас было нужно?
– Это самое интересное, понимаешь. – Попутчик Алексея затушил окурок о стену тамбура. – Я, говорит, прошу тебя выполнить одну мою просьбу. Потому, мол, что сам не могу этого сделать. Мне, говорит, мало осталось на земле, я многое теперь вижу. Ты должен нести мое слово тому человеку, который значит для людей так же много, как много значат небо и звезды. Очень красиво говорит. Красиво, но запутанно. Уже к старости, наверное, умом подвинулся. И говорит, человек этот не свободен. Так вот передай ему, что наивысшая истина и сила в свободе от себя самого. И если есть у того человека миссия, то пусть он освободится от нее, как от себя.