Кто-то играл на гитаре; кто-то, кого не было видно, но он точно был в верхних покоях, куда вела деревянная лестница, – на ее перила теперь облокотился юноша. Неизвестный музыкант был, должно быть, великим мастером – играл грустную мелодию, такую сладостную и жалобную, какую юноша не слышал с детства. Он тотчас забыл все страхи и переживания кошмарной ночи, забыл проникавших через окна поезда женщин с забинтованным пальцем, которых он видел несколько часов назад; забыл глаза ястребов, которые его преследовали, забыл скелеты птиц в клетках. Когда изумительная музыка смолкла, его сердце было все еще полно восторга, и тяжелые шаги по ступенькам не вызвали в нем страха; он был уверен, что это шаги друга.
Появился человек; на нем был халат с широкими рукавами, а на его груди на ремне висела маленькая гитара – это она издавала утешительные звуки, что подарили спокойствие его сердцу. Струны гитары – когда со стеклянного потолка на них упали лучи звезд – сверкнули серебром.
Волосы и уши незнакомца были спрятаны под пепельной шапкой из мягкой овечьей шкуры. Лицо было темным, но из глаз изливался свет, похожий на тот, каким лучится красное вино в хрустальных бокалах.
Он встал перед юношей – глядя на него, тот вспомнил одного из своих вечерних попутчиков. Однако незнакомец ни капли не был на них похож. Юноша хотел попросить его сыграть еще, чудесная музыка не смолкла в его ушах, но не смог найти подходящих слов, а незнакомец не дал ему времени – голосом низким, похожим на звук, с которым недавно разбился горшок, он произнес, освещая его лицо красным сиянием своих глаз:
«Я не спрашиваю тебя, почему твой меч окрашен кровью, чужестранец. Добро пожаловать. Но я вижу, что одежда твоя в пыли, – возьми эту щетку, почисть ее».
Он дал ему щетку, и юноша стряхнул пыль. Незнакомец больше не играл на своем инструменте, висевшем на ремне, как большое отрубленное ухо, – и очарование постепенно рассеивалось.
«А теперь пойдем, я отведу тебя в твои покои, пришло время отдохнуть», – сказал он и начал удаляться.
Юноша следовал за ним, ведомый красными отблесками.
Незнакомец начал спускаться по другой лестнице, и юноша все время шел за ним следом.
Незнакомец начал спускаться по другой лестнице, и юноша, ведомый красными отблесками, шел за ним следом.
Чем дальше они идут, тем воздух становится все тяжелее, все гуще. Ноги ступают уже не по дереву, а по земле: ступеньки кончились, они очутились в подвале. Незнакомец стоит у входа и знаком приглашает войти. Юноша входит и оглядывается вокруг. Стены сделаны из слегка светящегося камня. Он идет дальше и обо что-то спотыкается. Что-то с грохотом падает. В дрожащем свете стен он видит крышку пустого гроба. Тревожно оглядывается: другие гробы, покрытые пылью и запертые на висячие замки, стоят в ряд.
Беспокойство вновь охватывает его, тот же страх, что заставил его дрожать после убийства, когда он был уже далеко от своей пустой комнаты и все же видел себя еще в ней, как будто совсем не уходил. Он хочет обернуться и посмотреть на хозяина, подбежать и заговорить с ним, потребовать от него объяснений. Но того уже нет на пороге, и дверь заперта. Тогда юноша все понимает и, полный печали, садится в угол. Из маленького, закрытого решеткой, слухового окна поступает голубоватый свет, который с каждой минутой светлеет. Вот-вот рассветет, и ему надо спешить. Он мечется, пытаясь найти необходимое ему зеркальце, но зеркала нигде нет. Тогда он выдергивает из-за пояса окровавленный нож, тот самый, что всадил в живот пьяного Гиганта, и вонзает его в дерево гроба. Поправляет китель, стараясь его застегнуть. Пальцы сначала находят петли, затем он шарит по правой стороне и нащупывает четыре твердых узелка.
Пуговицы на его кителе бывали редко, поэтому он не удивляется. Но сейчас их отсутствие, эта мелочь, причиняет ему особенную боль.
Он вспоминает родных: отца, умолявшего мать пришить оторванную пуговицу, – а ей всегда было лень. Тогда отец, распаленный гневом, выскакивал на улицу и громко кричал, ударяя себя в грудь:
«Послушайте меня, соседи, вы все должны знать, весь мир должен знать, что за женщину дала мне в жены судьба! Она дождалась, пока у меня одна за другой оторвались все пуговицы, и не пришивает их!»