Голодные птицы подкарауливают меня в листьях, почесывая когти о кору деревьев, ибо кто однажды попробовал моей крови, не может питаться плодами и соком шелковицы.
Дождливыми вечерами медведицы, лишь только прикатят пахучую жженую траву, тащатся вниз, страдая от одиночества, – не отличишь их от голых камней, – мечтая украсть детей.
Медведицы с толстой шкурой прочли где-то, что станут счастливыми!
Другие толстошубые медведицы тоже хотят украсть детей, потому что счастье для них тяжелее, чем шкура, и они плачут.
Почитай Ночь!
Я, не держащий птиц заключенными в клетках (клетка моей матери гниет в кладовке), просыпаюсь иногда от тихого щебета.
Не ищите часов, их нет, ведь, как я вам объяснил, мы сейчас в глубокой пещере. Но есть тот большой глаз в плетеной клетке и мое сердце, отбивающее часы и ведущее вас во тьме.
Солнце наполнило комнату апельсинами. C ковров отклеились птицы; пока они летают вокруг, мебель отражает их прекрасные крылья, далеко прогоняющие смерть.
Лилии, эти улыбки на краях скал.
В разинутых львиных пастях на спинках своей кровати она посадила гвоздики, чтобы услышать во сне жужжание пчелы; той, что летает, томясь жаждой.
Из пор губки вышли маленькие опаленные звери, а из свежезахороненного в усыпальнице гроба выпрыгнул мертвец – молодой парень – в коричневом платье, в горшке его зубов не успел вырасти базилик, а в зеленом рогозе его глаз не успела погаснуть огромная жажда гибели, откормленный перелетный голубь с пятном, глубоко запрятанным под перьями на шее.
Они уложили своих белых кошек спать в корзины. Их размеренное дыхание надувает мятые цветные скатерти, свисающие с краев стола, тяжелые от теней. Свечи потушены на буфетах; мышь, которая сегодня их съест, высунулась из подвала и легкими прыжками поднимается по ступенькам.
Лес на четырех деревянных колесах убегал с ревом, как водопад между гор.
На сцене погасли огни. Зал опустел. Свеча летает от кресла к креслу.
Он смотрел безучастным и темным взглядом на сваленные в кучу у разрушенного забора гробы, полные красных, зеленых и черных мертвых молний.
Внутри яблок – довольные смеющиеся младенцы.
Этот переполненный сундук, как бы тяжело я на него ни наваливался, не получается закрыть: кусок желтой ткани вылезает, пчела с зажатой лапкой жужжит, цветок подает мне знак из замочной скважины. Я забываюсь и говорю с ним часами.
Маленький навозный жук с того дня, как открыл в траве леса безымянный цветок с прохладными стеблями и сильным запахом, все время бегает под его листьями. Оттого что он всегда спит в тени цветка, жук изменил цвет. Из черного, каким был, он стал розовым.
Монашки, как только луна выйдет из-за скал, спрыгивают с кроватей, распускают волосы, расстегивают рубашки и, как сомнамбулы, с плетеной корзинкой в руке, спускаются в сады. Молча скользя между деревьями, они всегда следуют одной и той же дорогой по хребтам и головам голубей.
Уши лошади за кустами – приемники бесконечного вселенского молчания.
Ветер со всех сторон опоясывает колокольню – запертая внутри нее маленькая зеленая ель молится, растрепанная и соленая.
Их красота сияет ярче добродетели. Я осторожно взял их, и сразу же мои руки покрылись светящейся шерстью, испускающей лучи, словно борода святого отшельника.
Поднимаясь на самые высокие крыши, карабкаясь на самые белые балконы, наступая на самые зеленые листья, я зажигаю тебе вечером голубую луну, наклоняю ночью соломинки со звездами туда, где ты спишь.
Ключи от лунного забора трепещут на твоем поясе, словно серебряные рыбы.
Я никогда не видел тебя при свете солнца. Твое лицо светилось лунным светом в реке по вечерам. Ты окрашивала зеленым мою подушку в ночи ветра.
Грудь голубки, гордая и свободная, какой высочайшей вершины горы ты коснулась и наполнила снегом смех моей милой?
Терпение! Загустеет слеза, станет островом.
Я умерщвлял и воскрешал тебя тысячу раз. Теперь на розмарине воют раны.
Посадили густой сад между нами; но за толщей его цветов я различаю, как отдаляются твои белые зубы и маленькие черные ели пьют из источников твоих глаз.
Ты всплываешь. Веревки, тебя державшие в скалах, поглотила волна, молитва краба и стоны утопленников. Ты бороздишь моря. Ветер хлещет тебя то и дело, стараясь утопить. Ты теряешься – и вскоре снова всплываешь в пенных цветах.