Давид опустил дрова наземь, чтобы встретить его и привести в себя.
Зачем я рассказал, что снег сияет, — подумал он, потому что Жорди остановился как раз на том месте, откуда были видны вершины далеких гор. Жорди испустил такой глубокий вздох, с таким облегчением, как будто его фантазия о землянке и о тринадцати годах в ней были истинной правдой.
Он стоял с поднятой головой, погрузившись в рассматривание сияющих горных вершин, не замечая направлявшегося к нему Давида.
В этот момент раздался выстрел. Два, три выстрела. Давид ринулся в сторону, когда что-то жгучее пролетело мимо его уха. Жорди упал.
Он упал ничком, пуля попала ему между лопаток. Хлынула кровь, много крови. Она сразу же впитывалась вечно жаждущей испанской землей.
Он сделал слабую попытку подняться, на губах его выступила кровавая пена, но опять упал. Когда Давид подошел к нему, он был мертв. Насколько мог судить не специалист.
Зашуршали кусты и из них вышел поджарый молодой жандарм с волчьей улыбкой. Сейчас он не улыбался, и все же в уголках рта поблескивали его белые зубы.
Давид закричал в бешенстве, совершенно не владея собой:
— Вы что, стреляете в безоружного?!
— Я застрелил преступника при попытке к бегству! — закричал в ответ жандарм.
Он был возбужден, показывал куда-то своим карабином.
— Он стоял на месте, — глухо сказал Давид.
Жандарм за полсекунды оценил обстановку: потом ударил его наотмашь, ладонью по лицу. Давид не был подготовлен к удару, он не отпрянул назад и не отклонился в сторону, но увидел желтый блеск в глазах жандарма.
Наконец-то ты попался, говорил его взгляд. К дьяволу твой паспорт и твое консульство и как оно там все называется, что делало тебя таким недоступным, таким неуязвимым. Теперь ты, наконец, в наших руках.
С глухим удивлением Давид почувствовал горячую боль от удара. Так вот как это ощущается? Когда у тебя уже нет никакой защиты от огня?
Откуда ни возьмись появились зрители: Анунциата, старый садовник, несколько прохожих по дороге к мессе.
Они были молчаливы и испуганы, но когда жандарм ударил Давида, в толпе раздался глухой ропот.
Жандарм закричал им резким мальчишеским голосом:
— Он скрывал у себя преступника! Он сам преступник! Ну, подождите, вот придет начальство.
— Кто-нибудь должен сходить за врачом, — сказал Давид, глядя на Жорди.
Жандарм сделал по направлению к Жорди какое-то движение и Давид вздрогнул; но на этот раз обошлось без насилия, просто жандарм бесцеремонно повернул Жорди на спину. Стало ясно, что никакой врач Жорди уже не поможет. Даже если приедет, завывая скорая помощь с хирургами наготове для переливания крови.
Давиду стало плохо от запаха крови, внутри у него все обмякло, все горело — ему стало тошно от одного страха, что он испугается.
В дверях дома показалась Анжела Тереса. На голове у нее была черная шаль, она шла своими медленными, неверными шагами, опираясь на палку. Когда она подошла к кучке окружавших Жорди людей, перед нею все расступились, даже жандарм отошел в сторону.
Она остановилась и посмотрела вниз, на Жорди. Друг ее сыновей; последний из ее сыновей.
Дымка одиночества сразу окутала их обоих, хотя она не плакала и не произнесла ни слова. Губы ее тихо шевелились, шепча то ли молитву, то ли проклятие; вокруг нее образовалось силовое поле, заставившее перекреститься нескольких стоявших рядом.
Она подняла свои померкшие глаза.
— Внесите его в дом, — сказала она, не повышая голоса.
Никто не двинулся с места, все только угрюмо взглянули на жандарма.
— Мой товарищ пошел за подкреплением, — буркнул он.
Она оперлась на палку, немного выпрямилась.
— Внесите его, — сказала она, не повышая голоса.
— Остаться здесь! — резко приказал жандарм Давиду, но не стал возражать, когда садовник и кто-то еще пошли к сараю и, сняв с петель дверь, осторожно положили на нее Жорди, затихшего и выпрямившегося.
— В зал, — показала рукой Анжела Тереса.
Получилась целая процессия — мужчины, несшие покойного, Анжела Тереса, опиравшаяся на руку Давида, Анунциата, жандарм с карабином, несколько простых прохожих, на которых он рявкнул, когда они тоже хотели войти в дом. Они сразу же повиновались, вернулись обратно и остановились у кровавого пятна.
Дверь положили на четыре стула, два в изголовье и два в ногах.
— Оставьте его Анунциате и мне, — сказала Анжела Тереса.
Кто поклонился, кто перекрестился, потом все вышли, прикрыв за собой двери.