Мадемуазель Марто вскрикнула вновь, — потому что в этот момент обе они увидели, что кровь идет у Люсьен Мари. В запястье ее левой руки глубоко засел осколок стекла, а она этого даже не почувствовала, но побледнела немного, когда вытащила осколок и кровь потекла сильнее.
Преданный молодой аптекарь выбежал на улицу, свистом подозвал такси и отвез ее к врачу.
— Зачем вы это сделали? Chagrin d'amour — comme oujours? «От горя в любви — быстрая смерть?» — спросил задерганный, циничный доктор. Только вынув еще один осколок, он согласился поверить, что глубокая резаная рана на левом запястье не означала покушения на самоубийство из-за любви.
Потом он зашил и перевязал рану.
— Могу я вернуться на работу? — спросила Люсьен Мари. От местного наркоза у нее слегка кружилась голова.
— Нет, разумеется, — сказал врач. — Нужно прийти через недельку и снять швы. А пока руке надо дать покой.
Свободна. Целую неделю свободна.
С изумлением в душе, и с рукой, которую она совсем не ощущала, Люсьен Мари вышла на улицу, в хмурый, серенький февральский день.
7. Морской грот
— Пригнись, скалы здесь острые, — посоветовал Давид. Он пытался удержать лодку посредине узкого отверстия в скале. Но внизу, под ними, неслись потоки и кипели водовороты, казалось, он гребет сломанными веслами. Один раз их совсем закрутило. Напрягая все силы, он вывел лодку из стремнины и только у выступа скалы добрался до спокойной воды.
— Фу, как тут ужасно, — прошептала Наэми в свинцово-серых сумерках грота. Она съежилась на дне лодки, прижалась к Давиду. Наэми тоже казалась свинцово-серой: объятый ужасом негр. Лица ее он не видел, только зубы и белки глаз.
Скалы истекали сыростью, блестели, как антрацит, — хотя, вероятно, были такого же красного цвета, как те, освещенные солнцем. Вход в грот выглядел отсюда как большое, лохматое А, где перекладинку составляла одна из наружных шхер. Ослепляюще светлое по сравнению с первобытной тьмой, с первобытным холодом здесь, в пещере.
Это была знаменитая Cueva de mar, приблизиться к ней можно было только с моря, и то при определенном ветре. Наэми во что бы то ни стало хотелось увидеть этот грот.
— Ну как, хочется еще посмотреть Царство мертвых? — спросил Давид.
Она стояла на коленях и пристально глядела через борт лодки вниз, в черноту. Переливающиеся отсветы и похожие на края раковины отблески выдавали таинственные глубинные течения.
— Я думаю о том, сколько людей здесь утонуло, — промолвила она, опустив в воду один палец.
Давид внезапно и с силой оттолкнулся от скалы, так, что они стремительно понеслись к выходу. Один только он знал, что его движение было рефлексом страха: только бы не погибнуть здесь, в этой черной воде!
Они оба оцарапали себе руки, пробираясь через узкий проход наружу; вышли на солнце, в синюю морскую бухту, снова вокруг было небо и лето.
Потом опять поплыли к заливу между острозубыми скалами; на этом побережье ни один ледниковый период не смог обточить их когти. Никакой ледяной панцирь не смог подавить их дикости, смягчить их острые и жесткие контуры. Чужое побережье.
На берегу их ожидал рыбак, он принял у них лодку и получил свою плату, сначала-то он хотел, чтобы они заплатили ему сполна еще до катания.
По крутой тропинке они вскарабкались вверх, на скалу. Высоко-высоко, потом на другую ее сторону.
— А когда ты покажешь мне горы? — спросила она, пока они переводили дух. Она стояла на одной ноге и высыпала песок сначала из одной туфли, потом из другой. И тяжело опиралась на его плечо.
— Я же работаю, черт возьми, — сказал Давид грубо, чтобы снять комичность со своей роли Иосифа.
— Не можешь же ты работать без перерыва, — упорствовала Наэми. — Да, кстати, а почему ты делаешь вид, что женат?
На мгновение глаза Давида вспыхнули синим блеском, потом он ответил:
— Ты, конечно, можешь меня соблазнить, если пошлешь все к чертям собачьим, но разве не стоит бросить это дело, если я тебе скажу, что влюблен в другую?
— Ты влюблен?
Она засмеялась и прыгнула оттуда так, что взметнулся вверх белокурый хвост ее волос.
Настоящий тролль — она давала ему возможность победить и все-таки каждый раз победа оставалась за ней.
8. Розы или капуста?
Что это — или мне померещилось, или я вдруг возомнил о себе? — подумал Давид. Ему показалось, что все женщины в дамской парикмахерской как будто только и ждали его. Глаза глядели на него от фенов и от тазиков для мытья головы, и он мог бы поклясться, что там царило напряженное молчаливое ожидание, сменившееся жарким шепотом, как только он обратился к ним спиной — звуком таким же отчетливым и коллективным, как жужжание насекомых над лугом.