— Сниму швы, когда послезавтра вернусь в Париж, — сказала Люсьен Мари, успокоившись.
Давид полагал, что она могла бы остаться у него и никуда не ездить.
Какое сумасбродство! Нет, ей обязательно нужно домой, уволиться с работы, подготовить своих родных, позаботиться о приданом. И потом, разве они не будут венчаться в Париже?
Нет, почему же, можно и в Париже.
Люсьен Мари, как истая француженка, подумала и о приданом. Но в отношении денег она не может ничего обещать…
— Неважно, — успокоил ее Давид, — я получил немного после мамы.
На жилье и на первое время должно наверное хватить.
— Вот это хорошо! — воскликнула Люсьен Мари с неприличной жадностью. — Если бабушка спросит: а кто же он, за кого ты выходишь замуж? — я могу ответить: о, он получил наследство, совсем неплохая партия.
Но Давид знал, что с точки зрения ее семьи он — партия совсем незавидная, скорее даже скандальная: иностранец, протестант, разведенный.
— А как ты думаешь, что они на это скажут? — спросил он.
Она посмотрела на него с лукавой улыбкой.
— Сначала станут меня попрекать. Будут беспокоиться и бояться, и молиться за нас. Потом утешатся и скажут, что в теперешние времена такое случается даже в самых лучших домах — а месье Стокмар, как говорят, в своей стране очень и очень уважаемый писатель.
Давид улыбнулся. Сам он по отношению к своей семье был в одно и то же время и более лояльным и более сдержанным. Не стал бы распространяться о ней на словах, но большей частью полностью о ней забывал.
Кроме последних недель, проведенных с матерью. Неожиданное воспоминание о ней так резануло его по сердцу, что он побледнел.
11. Горы потемнели…
Горы потемнели, сделались свинцовыми на фоне прозрачного неба. Наступил вечер.
На левом берегу реки лежал город с горящими стеклами окон, на правом раскинулись рощицы деревьев, похожих на пинии, как бы дуновение родных мест для Давида. Но когда они прошли еще немного вперед, тропинка начала подниматься вверх — потому что река в самом своем истоке начиналась с горного ручейка — аромат хвои и смолы смешался с каким-то другим благоуханием, еще более нежным и сладостным. Бальзамическое благовоние древних поэтов.
Люсьен Мари остановилась и глубоко вдохнула напоенный ароматами воздух.
— О! Апельсиновые деревья зацвели!
Она ускорила шаг, заторопилась туда, откуда доносился этот волшебный запах, как ребенок, увидев свой дом, вдруг пускается к нему вприпрыжку.
В ее крови заговорил голос целых поколений, занимавшихся разведением апельсинов. По другую сторону залива, в Провансе, находилась старинная усадьба Вионов. Там она часто и подолгу жила в детстве.
Они приблизились к усадьбе или поместью. Аллея апельсиновых деревьев вела от реки вверх, к едва видневшемуся дому — но ни изгородь, ни калитка не преградили им путь. Они шли по туннелю из благоуханий под белеющими во тьме лепестками; плоды и ветки казались одинаково черными, но кое-где в вечернем свете поблескивали листья, как оконные стекла, отражающие лучи солнца.
Вдали залаяла собака. Они пошли медленнее, им напомнили, что они на частной и, может быть, запретной земле. Какие-то строения или предметы неясных очертаний возвышались перед ними, точно тени, будили их любопытство; но невозможно было определить, что же это такое, что за призраки их окружают.
В затененном деревьями доме в первом этаже зажегся слабый свет. Выглядело это странно и даже драматично — одно освещенное окно в таком большом доме.
Давид взял Люсьен Мари за локоть, и они повернули обратно. Она замедлила шаг, обернулась назад:
— Мы еще сюда придем, хорошо? Завтра рано утром…
Когда они пришли сюда опять, вся усадьба купалась в утреннем солнце. Старый садовник и его помощники срывали с деревьев апельсины.
Всего несколько дней назад здесь была средиземноморская зима — пронизывающий ветер шуршал в песке и в сухих пальмах. Теперь же сияло солнце и в долине царила настоящая средиземноморская весна. Нежные молодые побеги пробивались среди темной вечнозеленой растительности, деревья и кусты покрылись почками, а то и цветами, прямо на голых ветвях. На поле по одну сторону аллеи крестьянин пахал на муле старинным, мелко берущим плугом. Вдоль другой стороны, сбоку, стояли в ряд высокие желтые прутья, связанные по три, декоративные, как бамбуковые копья.
Давид спросил старика по-испански, нельзя ли им пройти дальше и осмотреть усадьбу. Тот не ответил, на лице его появилось такое же упрямое, замкнутое выражение, как у кабатчика Мигеля.