Блузка была с короткими рукавами. Правый легкий, свободный, а левый туго натянут… Ей пришлось приподняться, чтобы он смог достать пуговки на спине, но когда ее ноги коснулись пола, она потеряла сознание. Просто тихонько осела, он едва успел ее подхватить, а то бы она упала на пол.
Он положил ее на кровать, в отчаянии долго возился с пуговицами, снял широкий рукав, но не сумел стащить узкий. Кожа ее пылала под его руками. Эта раздутая, напряженная рука вызывала у него тошноту — он поискал ножницы, не нашел, взял нож, которым чинил карандаши и с трудом разрезал рукав. Прикосновение причинило ей боль, она со стоном очнулась.
Тут Давид увидел красные полосы на внутренней стороне предплечья.
Он наклонился над нею, произнес отчетливо:
— Лежи спокойно… Я схожу за врачом.
Она открыла глаза.
— Порошки, — пробормотала она. — Посильнее. Чтобы я могла попасть на самолет завтра рано утром. Я должна… Я не могу лежать здесь…
Но те три идиотских автобуса… Как она доберется до Барселоны — сначала на одном, потом на втором, потом на третьем?
Ему хотелось попросить Консепсьон подняться к Люсьен Мари, но его испанский вдруг отказал. Испанский язык у него держался пока где-то на поверхности, его легко смывало первой волной, как только наверх подымалось течение из более глубинных слоев. Французский укоренился покрепче, в особенности в разговорах с Люсьен Мари, но в случае острой необходимости самым надежным оказывался вероятно все-таки один только шведский.
Рыбаки, топтавшиеся на углу улицы, и несколько фланирующих английских туристов с удивлением оглянулись на мужчину, бежавшего по улице бегом.
В спешке он заблудился в узких улочках, пришлось спрашивать у прохожих дорогу и бежать обратно. Но вот наконец и вывеска врача, доктора Вилларойя.
В темной приемной сидело вдоль стен несколько человек — он их увидел, как в тумане. Постучал в какую-то дверь, и, не дожидаясь ответа, вошел к красному и разгоряченному молодому врачу, безуспешно пытавшемуся посветить в горло ревущему мальчишке. Робкая тщедушная женщина из народа трясла сынишку и одновременно всячески извинялась перед доктором.
— Что вам здесь нужно? — зарычал доктор с досадой и облегчением одновременно. — Ждите своей очереди. Вы же видите, в приемной полно пациентов.
— Но это так важно, у нее рука как… да, как при укусе змеи…
Опять испанский подвел его.
Доктор повернулся к Давиду спиной и сказал женщине неожиданно добрым, мягким тоном:
— Подождите там, матушка, и скажите другим — я скоро вернусь. Карамба, ведь сейчас весна, и какого-то туриста угораздило… ну да, его укусила змея…
Когда они вышли на улицу и пошли рядом, роли переменились. Без белого халата, придающего человеку важность и достоинство, врач оказался тонким, стройным молодым испанцем с напомаженными волосами, кокетливыми усиками и блестящими черными глазами. Если этим и ограничивалась медицинская помощь в Соласе, ситуация выглядела угрожающей.
— Где человек, которого укусила змея? — спросил он, когда Давид остановился перед дамской парикмахерской.
— Здесь, наверху, — сказал Давид и начал подниматься по лестнице. — Только змея ее не кусала…
Тут он вспомнил, что нужно предупредить о притолоке, и это рассердило доктора, который до нее не доставал.
Лицо Люсьен Мари еще больше, чем прежде, без слов говорило о том, что дело плохо.
Доктор сразу же ее узнал. Это он вчера сказал ей, что рана так хорошо заживает.
У него покраснел лоб, а увидев ее руку, он не стал попусту тратить слова.
— Снаружи рука зажила, но вглубь попала инфекция, — пробормотал он, открыл свою сумку и поставил градусник в рот Люсьен Мари.
Давид побледнел, у его рта появились складки.
— Выйди, Давид, — пролепетала Люсьен Мари, протянув ему свою здоровую руку.
Он наклонился и поцеловал ее.
— Не открывайте рот, — нахмурился доктор, встряхнул градусник еще раз и снова его поставил, укоризненно взглянув на Давида. С испанской корректностью он добавил:
— Может быть, ваш супруг предпочитает остаться?
Немыслимо же оставлять мужчину наедине с дамой в постели — если даже это врач и пациентка.
Он вынул у нее градусник и ничего не сказал. Проверил ее пульс и ничего не сказал. Послушал сердце — с Давидом в качестве свидетеля — и снова ничего не сказал.
— Давид, скажи ему, что завтра рано утром я должна успеть на самолет в Париж, — сказала Люсьен Мари слабым голосом.
— Отсюда не идет никаких самолетов, — буркнул доктор.
Давид, как мог, объяснил ему, что в Барселоне у них уже заказан билет.