Монахиням пришлось примириться, что имелась еще одна лечащая сила, над которой они не были властны. Они больше не противились его посещениям, и бдительная сестра уже не сидела на стуле рядом с ее постелью, пока он был там.
Случалось, что после ночи со снотворным, не действовавшим па псе больше, Люсьен Мари обретала покой, когда он приходил. Тогда он сидел у открытого окна и смотрел на крону дерева с вечнозелеными листьями. В окно лился солнечный свет, минуты капали, не считанные, одна за другой, в покое, передававшемся от нее к нему, от него к ней. Для него ощущение было ново и неожиданно, он сам себе изумлялся, но это наполняло его тишиной и спокойствием.
Однако, когда он оставался один, на него нападал страх: а мог он надеяться на то, что все будет сделано, как положено? Не следовало ли ему взять Люсьен Мари, посадить в машину и, несмотря на ее температуру, отвезти в Барселону к специалисту-хирургу, или даже просто сесть в самолет и полететь с ней в Париж?
15. История I о всемирном менторе
Однажды он отправился к доктору Стенрусу посоветоваться.
Из Сахары подули теперь теплые ветры, горные склоны зазеленели. Подснежники, оказавшиеся совсем не подснежниками, окаймляли все тропинки. На крутых склонах в полном разгаре были весенние полевые работы: загорелые худощавые мужчины в грубых синих рубахах, с черным поясом вокруг талии, пахали на мулах. И как только может здесь что-нибудь расти, на этих покрытых тонким слоем земли полях, на этой красной каменистой почве, да еще когда наступает великий летний зной?
Доктор Стенрус был опять на ногах, еще более юркий и подвижный, чем раньше Они уселись в солнечном уголке сада — еще был март, еще можно было сказать: о чудесное солнце, о друг бедняка. В Испании оно вскоре становилось врагом бедняка.
Вышла госпожа Стенрус и принесла им кофе со свежими шведскими булочками. Но от беспокойства за Люсьен Мари Давид едва мог глотать.
Доктор Стенрус отговорил его от каких-либо спасательных экспедиций. Испанский доктор производил впечатление опытного врача, а лечение воспаления оболочки сухожилия требовало терпения и времени.
Только потом Давиду пришло в голову, что такой совет доктор дал ему в рассеянности и спешке, чтобы, видимо, как можно скорее перейти к тому, что занимало его гораздо больше.
Дага взяла поднос и ушла в дом.
Туре Стенрус этого даже не заметил.
— У меня тут появился один грандиозный проект, — сказал он и начал в волнении ходить взад и вперед по каменной дорожке шагами, слишком большими для его коротеньких ножек. Волосы у него еще больше вздыбились. — Грандиозный проект. От него может зависеть будущее всего человечества.
Теперь Давид действительно раскрыл глаза. Сказать такое вполне серьезно…
Доктор Стенрус был доволен произведенным эффектом.
— Ты думаешь, это бахвальство, — ухмыльнулся он. — Скоро я докажу тебе, что это не так… Мир вот-вот скатится в пропасть…
Несколько мгновений Давид сидел ошарашенный, его заворожили сами слова. «Мир» представился ему в виде бильярдного шара, готового вот-вот свалиться в пропасть. Но где была пропасть, если не в самом мире? И как может мир витать на краю пропасти, находящейся в нем самом?
— В международной мозговой элите нас всего несколько человек…
(Не ослышался я?)
— …мы планируем духовное маки. Думаем начать с радиопередатчика свободы — пиратской радиостанции в эфире, которую мы назовем «Голос разума». В простых словах она будет обращаться к народам и правительствам…
— На каком же языке?
— На нескольких. На всех великих языках мира. Она будет разоблачать закулисные махинации политических деятелей, объяснять истинные причины происходящих событий…
— А вы сами-то их знаете?
Туре Стенрус чопорно поджал губы, его лицо и без того густо-розовое, стало на один нюанс темнее.
— Мы не берем кого попало, — возразил он высокомерно. — Это я. Это один англичанин и один американец — один бывший министр, другой крупный промышленный деятель. Есть у нас и испанец — он, кстати, оказал правительству большую услугу во время войны. Я еще не имею права называть имена, но… те люди, о которых идет речь, знают, что говорят. Их ум и саму их личность можно выразить только такими словами, как «единственный в своем роде».
Последние слова окончательно повергли Давида в шоковое состояние. Он вспомнил, кто их любил употреблять.