И заняли они как раз его угловой столик.
Доктор Стенрус поднялся, невинно щурясь через толстые стекла очков:
— Неужели это нотариус Стокмар? Извините, раньше мы не были уверены, что это вы, и к вам не признались…
Вот и врешь, подумал Давид. Я-то все хорошо видел… Но сам он уже здоровался с доктором и его супругой, он был хорошо воспитан.
Она была еще красива, только как-то вся увеличена в размерах и сглажена. Устоялась, как молоко, предназначенное для простокваши.
— А госпожа Линд-Стокмар не с вами? — спросила она.
Давид вздрогнул.
— Мы ведь в разводе, — глухо ответил он.
Супруги Стенрус поспешили извиниться, потом доктор продолжал:
— Мы очень нерегулярно читаем газеты. Хотя что это я: такие сообщения ведь не публикуются.
— Она вышла замуж за Бьёрна Самуэльссона, — произнес Давид тем же глухим голосом.
За вашего друга Бьёрна Самуэльссона, — уточнил его мозг сердито; что вы так нелепо упираетесь, смешно, право.
— Да мы уже три года как не были дома, так что совсем не знаем, что делается в Стокгольме, — попытался оправдаться доктор.
Давид совершенно растерялся. Значит, это не они, а… Значит, его собственная мнительность придала оттенок оскорбительности тому, что они перешли на другую улицу. Подобный поступок ничего не прибавлял к личности доктора Стенруса, зато чрезвычайно красноречиво характеризовал его самого. Сердце у него сильно забилось — хуже всего было то, что он зашел слишком далеко и, видимо, промахнулся. Он понял, что выдал себя, не знал только, насколько это было заметно окружающим, и ощущал стыд, как от излишней откровенности. Доктор Стенрус был психиатр. А что, если он сидел сейчас и изучал его, говоря себе: ага, человек страдает манией преследования, только в моральном плане, или как он их там классифицирует, все эти болезненные точки в сознании человека.
— Последние годы я тоже провел за границей, — произнес Давид с усилием.
— О, оказывается, вы тоже обрекли себя на добровольное изгнание? — оживился доктор Стенрус. — Дайте я еще раз пожму вашу руку!
— Изгнание это, пожалуй, слишком сильно сказано, — пробормотал Давид ошарашенно, и подумал, не выпрыгнул ли доктор с супругой из окна во второй раз, уже всерьез. В таком случае почему?
Можно было подумать, что доктор услышал его мысли, потому что его узкое лицо из розового постепенно стало пунцовым, как рак, белые волосы совсем встали дыбом, а голос сделался желчным:
— Человек незаурядный, инициативный, не может больше оставаться в Швеции. Отступи попробуй на шаг от посредственности, и можешь быть уверен, тебя сейчас же обкорнают по всем правилам.
— Но ведь вы, доктор, были главным врачом в вашей собственной больнице?
— Да. К сожалению.
— И могли, наверно диктовать свои условия промышленности?
Помимо того, что Стенрус считался одним из виднейших специалистов среди психиатров, он в течение десятилетий являлся экспертом-психологом по проблемам сотрудничества, промышленные магнаты верили в него, как в самого Господа Бога.
— Ну, пожалуй…
— Мне всегда казалось, что вскоре вы станете таким всемогущим властителем дум, таким единовластным королем, насколько это возможно в современном обществе, — заметил Давид, улыбаясь.
Но доктор Стенрус не улыбнулся в ответ.
— Анкеты туда и анкеты сюда, заседания Медицинского Управления утром, днем и вечером, распоряжения от самого черта и от его бабушки. Можно было ожидать, что власти выкажут хоть какую-нибудь благодарность человеку, посвятившему всю свою жизнь одной задаче — а я стал опасаться, что вдруг обнаружу налоговых шпиков, спрятавшихся среди моих пациентов, или хронометры, вмонтированные в мою мебель, чтобы проконтролировать, а не работаю ли я еще тайком, во внеурочное время.
— Чтобы работать, гению нужно вдохновение и свобода, — провозгласила Дага Стенрус, продолжая безмятежно уплетать свою еду.
Доктор Стенрус выбросил вперед руку, как актер, получивший долгожданную реплику.
— Да не претендую я на то, чтобы выдавать себя за гения, но давайте без ложной скромности скажем, что несколько работ я выполнил на высшем уровне. И мог бы сделать больше, я еще в форме, но в Швеции никто в этом не заинтересован.
— Слабоумным почет и уважение, а талантливых людей держат в черном теле, — снова подбросила супруга.
Эль секретарио пришлась бы наверное по душе такая новая точка зрения на скандинавскую демократию, подумал Давид.