Грачев положил на стол Сходову деньги и телеграфное распоряжение своей сберкассе.
Маша стоит, глаз не подымает. Грачев покраснел весь от волнения. А Сходов словно окаменел.
Наконец Василий Васильевич говорит глухим отрывистым голосом: «Это что же значит? Вы что? За жену мне выкуп предлагаете?»
Лицо Грачева стало багровым, но он сдержался и говорит спокойно, раздельно: «Не выкуп, товарищ Сходов. Я государству возмещаю все понесенные расходы и прошу вас договор с женой моей аннулировать, потому что…» — и замолчал.
«Вы что же, товарищ Грачев, думаете, что только в деньгах дело? — ледяными словами так и хлещет Сходов. — Разве вы, опытный полярник, не знаете, что если ваша жена на острове не останется, то на полярной станции метеоролога не будет? Полярная станция ответственные задания выполняет, а вы ее разоружить собираетесь».
«Будьте же человеком, Василий Васильевич! — взмолился Грачев. — Ведь речь идет о счастье человеческом… Я ведь себя никогда не жалел, всего себя Арктике отдавал. Да и Машенька не пожалеет. Только дайте нам совместную жизнь начать, не разлучайте!»
Так искренне слова Грачева прозвучали, что мне его и Машу от всей души жалко стало.
«Полярная станция острова Хмурого не может остаться без метеоролога», — отрезал Василий Васильевич.
Тут Маша к столу подошла. Улыбается, и лицо у нее от этой улыбки даже красивым сделалось.
«Так мы попросим вашего старого метеоролога еще на год остаться. Ну, неужели он нам откажет?»
Столько эгоизма и наивности было в Машиных словах, что нельзя было их без улыбки слышать.
Сходов смешался, нахмурился еще больше и пробурчал: «Это его дело. Попробуйте договориться».
Грачевы тотчас же ушли. А Сходов раздраженно спрятал в стол деньги и телеграмму, которую сам же должен был передать в сберкассу, запер ящик на ключ и говорит мне: «Метеоролог Юровский перенес тяжелую болезнь. Он слаб. Врача у меня на острове нет, и метеоролог еще на год не останется».
Я вообразил себе этого метеоролога, сидящего на чемоданах, у него карманы уже набиты письмами на Большую Землю, а к нему вдруг обращаются с неожиданной просьбой люди, которым кажется, что, кроме их счастья, на всем свете ничего не существует.
«Ни за что Юровский не согласится, уж я это знаю, — повторил Сходов. — Из-за его болезни я ведь и смену ему вызвал».
Мне, капитану, часто в дела своих пассажиров вникать приходится, но тут… что я мог сделать? Наблюдаю жизнь, как она есть!
И вдруг возвращаются к нам молодожены Грачевы, сияя, как арктическое солнце в апреле.
«Согласился Юровский!» — возвещает Грачев.
«Такой милый молодой человек… такой чудесный товарищ! — говорит Маша. — Я его расцеловала. Женя его зовут».
Сходов позеленел, но ничего не возразил, а когда «счастливцы» вышли, сказал мне: «Капитан! Вы должны мне помочь. Я понимаю, что такое человеческое счастье, но я знаю также, что такое человеческая жизнь! Юровский погибнет, если останется… Это только я знаю. Сердечнее он оказался, чем я думал, но он не имеет права остаться на острове!»
Посоветовались мы со Сходовым. У меня кое-какой план появился. На том и порешили.
Вышел я от Сходова, а Маша с Грачевым ко мне: «Поздравьте нас, — говорит Маша. — Мы так счастливы, Борис Ефимович!»
Я холодно отвечаю: «Не могу поздравить вас, Мария Федоровна, потому что вы полярный дезертир».
Грачев нахмурился, исподлобья на меня смотрит. Маша побледнела.
«Вы в Арктику ехали работать, а сами устройством семейных дел занялись».
«Да разве я… — вмешался Грачев. — Столько лет… разве мне нельзя подумать о личном?..»
«Вам, Григорий Иванович, можно, вы человек заслуженный. А вот молодой женщине, которая себе еще ни разу щеки не поморозила, ей-то, может быть, и рановато!»
Грачевы что-то хотели мне объяснить, но я сказал только Маше: «Теперь вы, гражданка Грачева, не полярница, а пассажирка». Она обиделась.
Я вернулся на корабль, нашел парторга и предложил ему устроить аврал по выгрузке.
Мой помполит искренне удивился: «Чтоб все моряки и все пассажиры участвовали?» — «Все полярники», — подчеркнул я. — «Ведь станция небольшая, грузов немного… И так бы справились», — все возражал он.