Внезапно врач кинулся к Ядвиге Олизаровне и принялся с уважением целовать ее темные, костлявые руки.
— Да вы же медицинский гений! — восторженно приговаривал он при этом — Вы же академик, вам же цены нет! Откуда вы взялись в наших Горобцах, волшебница такая? Да о вас же должен знать весь мир! Нет, невероятно!
От таких пылких похвал Ядвига Олизаровна покраснела, как молодая пиония. Или школьница, которая впервые в жизни получила таинственное послание. Она попробовала было вырвать свою руку, однако это ей не удалось. Пятидесятилетней Михаил Алексеевич все еще оставался сильным мужчиной.
— Ну вы же врач — стесняясь, уговаривала его Ядвига Олизаровна — разве можно же так… вот так…
— Можно! — рьяно воскликнул Михаил Алексеевич — И не только можно, но и нужно! Я двадцать лет лечу Марию Сидоровну. Двадцать лет — и без результата. А я, знаете, не последний из врачей — Михаил Алексеевич с достоинством выпятил грудь — Ко мне даже профессора приезжают за советом. Но такого… такого… Мария Сидоровна, станем перед ней на колени! Да-да, на колени!
Ядвиге Олизаровне наконец удалось освободить свою руку.
— Ну, знаете — смущенно улыбаясь, говорила она — мне еще ни разу не целовали рук.
Неожиданно она смолкла и начала всматриваться в Михаила Алексеевича каким-то странным взглядом.
— Скажи-ка — спросила она почему-то сразу охрипшим голосом — скажи, не приходишься ли ты родней Петру Кравчуку?
— Что? — эхом отозвался врач — Ах, да. Моего деда действительно звали Петром. И фамилия его действительно была Кравчук. А вы что — его знаете?
— Как две капельки — прошептала Ядвига Олизаровна, с неописуемой болью и нежностью, глядя на озадаченного врача. — Вылитый Петрусь. Ой, что же это я! Прощайте!
И не успел никто прийти в себя, как ее уже не было в хате.
Первым опомнился Михаил Алексеевич.
— Да что же это такое… — неизвестно на кого возмутился он — такой талант, а я…. не сказала даже, где живет.
Он опрометью вылетел на крыльцо, обвел взглядом двор, выглянул за ворота.
— Ядвига Олизаровно! — звал он.
— О-о-о! — отозвался на тот призыв бывший волкодав Буян.
И больше никто.
Ядвига Олизаровна, не разбирая дороги, быстро шла в направлении одинокой хаты. Она в то же время и плакала, и улыбалась, и ругала себя.
— Ну, совершенно расклеилась! — жалилась она неизвестно кому — А еще сердитая баба-яга. Нет, это же надо такое: внук самого Петрика — и руки мне обцеловывает. Будто какой-то святой. Вот они, слезы… как в моем Катрином детстве. Но что это я — они же совсем другие. Это слезы радости. Ну зачем, зачем я сюда прилетела, зачем? А, все равно! Ради лишь одного такого дня можно пойти на все!
Когда Ядвига Олизаровна ворвалась во двор, Таня именно посыпала белым речным песочком дорожку от ворот к крыльцу. Степан с Василем облизывали поцарапанные, побитые молотком пальцы.
Кот Аристарх, увидев свою хозяйку в таком состоянии, выгнул спину горбом и на всякий случай оглянулся в сторону бузиновых кустов.
— Что это с тобой? — спросил он — Ты же сама на себя не похожа!
— А, все равно! — воскликнула Ядвига Олизаровна — Это даже к лучшему!
Она подбежала к Тане, крепко прижала ее к себе и, вытирая рукавом слезы, добавила:
— Пусть сегодня и на нашей улице будет праздник! Должен он, наконец, когда-то прийти и к нам, правильно я говорю, Аристарх? Эх, мальчики мои дорогие, вы даже не представляете себе, какое это огромное, невероятное счастье — быть просто человеком!
— Ой, бабушка, ты же меня задушишь! — вскрикнула Таня и крепко охватила шею Ядвиги Олизаровны — Ой, какая же ты у нас сейчас хорошая! Если бы ты только знала, какая ты у нас хорошая!
— Что?
Ядвига Олизаровна осторожно, словно хрустальную вазу, поставила девочку на землю.
— Что ты сказала? — недоверчиво спросила она — Ребята, я правильно услышала?
Степан в знак согласия кивнул головой. Да, Таня говорила чистую правду. Перед ними стояла красивейшая из бабушек. Во всяком случае, в их Горобцах такой еще не было.
А Василь поколупал ботинком в земле, зачем-то зафутболил камень и признал:
— Хотел бы я иметь такую бабушку.
— Опоздал — возразила Таня — мы уже пригласили ее к себе.
Ядвига Олизаровна охватила руками детские головы.
— Ох, вы, малыши мои — тронуто сказала она — если б вы только знали, сколько радости вы мне доставили. Ну, как их отблагодарить за все это? — обратилась она к Аристарху.
Тот задумчиво почесал лапой за ухом.
— Не могу понять, почему оно так выходит — откликнулся он по паузе — Сделают тебе добра, допустим, на кружку молока — а тебе обязательно хочется расплатиться за десять.