О'Коннор Фрэнк
Гости нации
Фрэнк О'Коннор
Гости нации
Перевод А. Щербакова
1
Когда темнело, тот из англичан, что высокий, Гыкер, вытягивал ноги из теплой золы и говорил: "Ну, приятели, как насчет этого?" Рыцарь или я отвечали: "В порядке, приятель" (потому что уже подцепили кой-что из их интересных словечек). И тогда тот из англичан, что низенький, Хрипкинс, зажигал лампу и доставал карты.
Иногда являлся Джеримайя Донован, следил за игрой, глядел Хрипкинсу через плечо, забывался и, видя, что тот, как всегда, играет скверно, орал на него, будто тот один из наших: "Вот тиип, надо было с тройки идтии!"
Вообще-то Джеримайя был не сварливый, сговорчивый типчик, как тот из англичан, что высокий, Гыкер. Выдвинулся он только потому, что бумаги красивым почерком писал, хотя и те не быстро. В суконной шляпе ходил, гетры носил высокие на брюки и вечно руки в карманах держал. Когда с ним заговаривали, заливался краской, дрожал с головы до пят и обратно и уставлялся на свои фермерские ножищи. Рыцаря и меня все время его протяжный выговор в смех вгонял, мы-то городские.
А я все никак не мог понять, чего это Рыцаря и меня приставили их стеречь, я же убежден был: ткни эту пару в грядку где угодно, отсюда до Клэрголуэя, - они всюду корень пустят не хуже любого родного бурьяна. За мой малый опыт ни разу не видал я людей, чтоб так с ходу прижились бы к этому селу.
Нам передали их из второго батальона, когда англичане рьяно взялись их там искать; Рыцарь и я, поскольку юнцы, натурально подошли к службе как положено, но Хрипкинс мигом выставил нас дураками, показав, что уяснил это село получше нашего.
- Так это тебя, ханыга, Бонапартом кличут! - заявил он мне. - Мери Бриджид О'Коннел велела тебя спросить, что с той парой носков ее братца, которую ты увел.
Слово за слово, выяснилось, что, оказывается, во втором батальоне вечериночки устраивают, кой-какие окрестные девчонки туда бегают, и не допустить к этому делу двух таких приличных ребят, хоть и англичан, наши-де никак не могли! Хрипкинс выучился плясать "Стены Лимерика", "Осаду Энниса" и "Волны вкруг Тори", а наших ничему научить не мог, хотя и любезно предлагал: они-де на принцип не танцуют заграничных танцев.
Натурально, Гыкер и Хрипкинс мигом заполучили у нас все поблажки, что имели во втором батальоне, а через пару дней мы вообще перестали делать вид, что глаз с них не спускаем. Недалеко б они ушли: выговор у них деревянный, брюки, обувка - штатские, а шинели-то да френчи - хаки; но дело не в этом, лично я убежден - у них и мысли не было бежать, их здесь вполне устраивало.
Позабавились мы, глядя, как Гыкер приручил старуху в доме, где мы стояли. Брюзга была великая, даже мы ее раздражали, но прежде чем ей выдался шанс дать почуять свой язычок нашим, с позволения сказать, гостям, Гыкер сделал из нее подругу по гроб жизни! Она как раз дрова рубила, и Гыкер, десяти минут в доме не побывши, Эыскочил к ней, улыбочку чудную выдал и говорит:
"Мадам, позвольте. Позвольте мне". И топорик у ней взял.
Она от удивления речи лишилась, а он с тех пор все за ней по пятам. То с ведром, то с корзиной, то с мешком торфа. Рыцарь верно сказал: пока она семь раз меряет, он уже режет, и кипяток там или прочая нужная мелочь у Гыкера для нее всегда готовы. А сам верзила тот еще )[(я пять футов десять, а глядел на него снизу), но редкостно скупой на слова. Мы вмиг привыкли, что он всюду .бродит молча, как привидение. Слушаем, бывало, как (Хрипкинс за целый взвод толкует, и даже удивляемся, когда Гыкер - ногами в теплую золу, чтоб не стыли, - по разу в час отзывается: "Прости, приятель" или "Верно, приятель". Карты и только карты он без памяти лю)5ил и был выдающийся игрок. Он начисто раздел бы Рыцаря и меня, но все, что мы ему проигрывали, мы выигрывали у Хрипкинса, а Хрипкинс играл только на те, что занимал у Гыкера.
Хрипкинс проигрывал потому, что слишком болтал, и мы проигрывали Гыкеру, наверно, потому же. Каждый день с раннего утра Рыцарь и Хрипкинс спорили о религии, у Рыцаря брат был священник, и Хрипкинс Рыцарю буквально жизнь заедал всякими каверзами, над которыми любой кардинал голову сломал бы. И даже для таких бесед не находилось у него слов поприличнее. Никогда не встречались мне спорщики, чтоб так мешали в любой спор столько всякой ругани и похабщины. Страх и жуть, а не спорщик. Работать, так он палец о палец не стукнет, а как спорить не с кем, так он даже к старухе, бывало, вяжется.
А к той-то, оказалось, не подкатишься: чуть он попробовал завести ее против бога насчет засухи, она его враз осадила, свалив все на какого-то Юпитера Плювиуса (мы е Хрипкинсом о таком божестве и не слыхали, а Рыцарь сказал, что по языческой вере оно вроде имело отношение к дождю). На другой день Хрипкинс начал обличать капиталистов, что, мол, германскую войну устроили, так мадам отставила утюг, крабий ротик поджала и говорит:
"Мистер Хрипкинс, говорите о войне, что вам угодно, по не думайте, что введете меня в обман. Пусть я скромная, неученая, не городская, а знаю, из-за чего началась война. Из-за того, что один итальянский граф украл языческого идола в японском храме. Поверьте мне, мистер Хрипкинс, тех, кто потревожит тайные силы, ждут одни печали и докуки".
Старая-то дева - того, а в порядке.
2
Раз вечером попили мы чаю, Хрипкинс зажег лампу и сели мы за карты. Явился и Джеримайя Донован, сел нас покараулить, и вдруг меня будто стукнуло: как-то он нынче англичан особо не жалует. Ничего подобного раньше не было, гляжу и диву даюсь.
А к ночи Хрипкинс и Рыцарь затеяли жуткий спор о попах, капиталистах и любви к отечеству.
- Капиталисты платят попам и велят говорить про загробную жизнь, чтоб вы не разглядели, что за сукины дети заправляют этой, - сказал Хрипкинс.
Рыцарь вышел из себя и сказал:
- Чепуха! Люди верили в загробную жизнь до всяких капиталистов.
Хрипкинс встал как на молитву, фыркнул и пошел:
- Говоришь, верили? И в то же, что и ты, - я так тебя понял или нет? А ты веришь в то, что бог сотворил Адама, Адам Сима, а Сим Иосафата. Ты веришь во все эти дурацкие сказочки про Еву, рай и яблочки. Так слувосай меня, приятель! Ты имеешь право на эту свою дурацкую веру, но и я имею право на свою, пусть тоже дурацкую. Так вот - я верю, что самым первым бог сотворил, бляха-муха, капиталиста разом с моралью и роллс-ройсом. Я прав, приятель? - спросил ои Гыкера.
- Ты прав, приятель, - ответрш Гыкер, улыбнулся, ус пощипал, встал и пошел погреть ноги у огня. Гляжу, Джеримайя Донован уходит, спору о религии конца не предвидится, я и вышел следом. Прошлись мы до поселка, тут он останавливается, заливается краской и, запинаясь, говорит, что мне пора обратно на пост. Мне его тон не понравился, да и жизнь на этом хуторе порядком надоела, и я в ответ спрашиваю, какого дьявола нас вообще заставляют стеречь эту пару.
Он глянул на меня удивленно и говорит:
- Я думал, ты понимаешь, что мы их держим как заложников.
- Заложников? - переспрашиваю.
- Враг держит в плену наших; есть разговор, что их расстреляют, говорит он. - Если они расстреляют наших, мы расстреляем ихних.
- То есть Гыкера с Хрипкинсом? - спрашиваю.
- А зачем же еще мы, по-твоему, их держим? - говорит он.
- Не сильный ли просчет с вашей стороны, что вы Рыцаря и меня не предупредили об этом с самого начала? - говорю я.
- Уж такой ли? - говорит он. - Могли бы и сами предположить.
- Не сумели, Джеримайя Донован, - говорю. - Как такое предположишь, когда они при нас уже так долго?
- Наших, бывает, и подольше держат, - говорит он.
- Это ж совсем другое дело, - возражаю.
- А какая разница? - говорит он.
Как ему объяснишь? Я же вижу, он не поймет. Пес у тебя дряхлый, а ты, привыкши к нему, и видишь, что пора, однако к живодеру не тянешь, но Джеримайя Донован не из тех, кому такие дела в тягость.
- И когда это решится? - спрашиваю.
- Нынче ночью, наверно, узнаем, - говорит он. - Или завтра, или, по крайности, послезавтра. Так что если ты про безделье, то зря волнуешься, скоро освободишься.
А я при этом вовсе не про безделье волнуюсь. Тут намечается кое-что похуже. Возвращаюсь в дом - спор все идет. Хрипкинс раздухарился вовсю, твердит, что никакой загробной жизни нет. Рыцарь возражает, что есть, но видно, что Хрипкинс берет верх.