Расхристанная Ремизова хихикнула, Толян одобрительно пробубнил: «Я знал, что Мария свой парень».
— Напрасно радуешься, Толик, — Маша вытащила из ящика записку Реутова. — Как бы это сказать помягче?.. В общем, твоя квартира сгорела. На этот раз окончательно.
— Тьфу ты, — сказал Толян и саданул кулачищем по колену. В стоящих на столе чашках задребезжали ложечки. — Что за гад под меня копает? Без копья остался.
Он бухнул себя кулаком в грудь и с надрывом сообщил:
— Всё пошло прахом. Нажитое праведным трудом.
Тут он задумался, вслед за чем сказал уже поспокойнее:
— А может, и неправедным. Такое, говорят, как приходит, так и уходит.
Он вновь задумался и сказал с надеждой:
— А может, тайник-то цел?
— Слышь, Мария, — заторопился он после этого. — Будь другом, сделай машину. Какую угодно, хоть помойную. Надо по головешкам пошарить, пока другие не пошарили.
Машина нашлась у эмвэдэшников, знакомый уже минивэн «Крайслер», куда уместились все скопом, в том числе и Светлана с Колькой. Света так и таскалась с тяжелой объемистой хозяйственной сумкой, не доверяя её никому. Оставаться в здании ФСБ они категорически не хотела.
По дороге к Котельнической набережной Маша свернула к моргу, где находились тела Люписа и Тяпуса. Толян, единственный, кого Маша прихватила с собой в наводящее тоску здание, узнал в них давешних злодеев, которых самолично нокаутировал на пороге дачи Поповых.
Дом на Котельнической был цел и невредим, сгорела лишь многострадальная квартира Золотухина. Точнее, сгорело всё, что в ней находилось, стены остались. Соседи, вызвавшие пожарных, утверждали, что в квартире кто-то был, кто поначалу крушил всё подряд, а потом крикнул дважды, причем крикнул так, что мороз продрал по коже. Пожарные, не осилив ломами дверь, на этот раз ничего не вышло, выворотили в одном из окон решетку и через него проникли внутрь. Пожар потушили, но никого в квартире не нашли.
Сейчас у этого окна стоял милиционер, которого снарядил сюда Реутов, чуть поодаль толпились жильцы и разные пришлые люди, которым не терпелось покопаться в пожарище — авось чего осталось от сокровищ толстосума, что не взял огонь. Мешался мент, который не торопился уходить.
У подъезда также были люди, которые расступились, освободив «Крайслеру» проезд. Когда из минивэна вылез Толян, они заговорили разом, жалеючи. Хоть Толян был и из новых русских, и надирался порой, как сапожник, и вёл себя при этом по-хамски, мол — вот он я, а вы тут кто? — но тем не менее парнишка он в целом был неплохой. Другие были много хуже.
Толян открыл ключом дверь. В нос шибануло тяжелым запахом гари. Палас в прихожей, залитый уже высохшей пеной, превратился в нечто мерзкое и скользкое.
— Аккуратнее, — предупредил Толян вошедших вслед за ним Ремизову, Буханкина и Шепталова и, оскальзываясь, направился в кабинет.
Толян имел при себе фонарь, найденный Машей в бардачке «Крайслера», но на улице еще было достаточно светло, и он его пока не включал, хотя в коридоре от черных закопченных стен было мрачновато.
От кабинета, который назывался так потому, что в нем кроме прочей мебели стоял двухтумбовый письменный стол, ничего не осталось.
Толян прямиком направился к тайнику и, о ужас, обнаружил, что тот вскрыт. Деньги превратились в серую спекшуюся массу. Два капкана из существующих четырех сработали на ворюгу, умудрившегося обнаружить тайник и открыть его. Ворюга был осторожен, сунул не руку, а палку. Верхний капкан вцепился в отросток на палке, второй — в нижний конец палки. Оба капкана вцепились в одну палку. Что-то тут было не то.
И тут до Толяна дошло, что если внутренний капкан должен был среагировать на палку, то второй, наружный, должен был сомкнуться на ноге мазурика. Всё было рассчитано до миллиметра.
Он включил фонарь. Подошедший сзади Шепталов присвистнул от удивления. Он сразу узнал эту палку, хотя она и обгорела.
— Марьяж, — сказал Толян. — Экие глубины открываются, кореш. А?
— Какие именно? — осведомился Шепталов.
— Да так, всякие догадочки в башке шевелятся насчет выигрышей-проигрышей, — уклончиво ответил Толян и добавил: — Всё, кореш, побаиваться больше некого. Нету ни Люписа, ни Тяпуса, ни Марьяжа.
— И угла больше нету, — сказал Шепталов.
Толян засопел и, взяв какой-то закопченный прут, пошерудил им в глубине тайника, заставив сработать оставшиеся два капкана. После этого тем же прутом он начал ворошить спекшуюся массу. Сгоревшие доллары рассыпались в прах, но вот он нащупал нечто твердое и, оживившись, принялся руками выгружать из тайника пепел и обгоревшие остатки пока не докопался до невредимых денег. При этом перемазался, как черт.