Ну, а потом я уже сам обезумел и отделал его так, что он оказался в больнице.
На следующий день Борода позвонил оттуда и выставил мне счет. В астрономических цифрах: за поломанную мебель и проломленную черепушку.
- Иначе, - помнится, как последняя истеричка кричал он в трубку, - я посажу тебя. У меня море свидетелей.
Я здорово струхнул тогда: за такие вещи сажали. Хотя знал, что через пару дней Борода отойдет, и ему будет стыдно за свой звонок. Ему даже в тот момент, когда он звонил, уже было стыдно. Но остановиться он не мог - такова его натура.
Меня достала тогда его "тонкая организация", - всякая ситуация могла закончиться его интеллектуальной, или не очень интеллектуальной, истерикой.
Уже не помню, когда, в какой момент, видимо, во время разборок, он сказал мне, что знал, чем закончится наша питейная эпопея. Я, помнится, тогда по молодости лет воспринял все это, как какую-то художническую интуицию, прозорливость, что ли. Вот, мол, знал о подобной развязке, вернее, чувствовал, что она возможна, но не мог противиться "нелегкой", что несла его.
Ну, а сейчас думаю, что все было намного проще. Он прекрасно знал о свойствах своей неустойчивой психики и догадывался о моем взрывном характере. А остальное было дело случая.
И вот прошло не знаю сколько, но, наверное, лет десять со времени того происшествия. Он также, как и я, еще издали увидел меня, но зачем-то сделал вид, что узнал лишь в последний момент. "Привет", - "Привет".
- Как ты? - спрашивает он меня.
- Нормально, - отвечаю доброжелательно.
И потом, без всякого перехода говорит мне:
- Ты извини, братан, меня за ту историю.
- Да брось ты, - отвечаю я.
И слово "братан" из его уст мне режет слух.
"То ли жизнь его так переделала, - в тот момент подумал я, - то ли меня он помнил таковым".
Человек, презирающий подобные обращения, как "зема", "земеля", "братан", "кореш". Человек, носившийся, можно сказать, денно и нощно со своей индивидуальностью, вдруг обращается ко мне так.
"Неужели, -подумал я тогда, - работа грузчика может переделать так человека? Неужели возможно возращение "к нормальности", которую он так презирал".
- Ты не держи на меня зла. Извини, братан, - опять говорит он мне.
"И извиняется-то, как грузчик", - подумал я тогда, многократно повторяя одно и то же.
Потом он, сказав все, что, видимо, давно хотел сказать, ушел, быстро распрощавшись со мной. Хотя я понимал, что он был бы не прочь и поболтать со мной, и выпить бутылочку.
"Наверное, дома или с друзьями, если они, конечно, у него остались, он такой, каким был когда-то, - подумал я.- Наверное "подскис" немножко, "сдулся"". А может быть, "подскис" и "сдулся" больше, чем я думаю.
Я знаю, что творчество ведет таких людей к душевным болезням, к шизофрении, после чего они отказываются от своих великих замыслов и "скисают". Но если он продолжает писать, то мне хотелось бы прочесть написанное им. Теперь, столько лет спустя, это интереснее, чем пить с ним водку...
Но все случается не всегда так, как нам хочется. Жизнь еще раз столкнула нас, но уже при других обстоятельствах.
Я шел к одной знакомой в гости, где меня очень ждали. И по дороге приметил одну странную фигуру, несущуюся "на всех парах в строго заданном направлении".
"Наверное, бежит в магазин", - подумал я. И вот в этом человеке я узнал Бороду, в сильно подвыпившем состоянии.
- Привет, - говорю я.
Он кивает головой в ответ.
И только пробежав по инерции еще несколько метров, останавливается.
- Юра, ты? - спрашивает он, повернувшись вполоборота.
- Я, - отвечаю.
И вот здесь он подходит ко мне и хватает меня двумя руками за локоть.
- Не бросай меня, - просит он и заглядывает мне прямо в глаза.
- Не бросай! - опять просит он. И я понимаю, что Борода в глубоком запое.
Через какое-то время, будто его осенило, говорит:
- Пойдем, купим бутылку.
И я не могу ему отказать, видя его умоляющие глаза.
- В конце концов, - подумал я, - девушка может подождать. Не так часто случаются подобные встречи. Есть что-то знаковое в них.
Действительно, десять лет живя поблизости (то есть ходили в одни и те же магазины, гуляли по одним и тем же улицам), мы не встречались. И вот вторая встреча за месяц.
- У меня есть деньги на бутылку, - говорит он и уже в магазине вытаскивает рублевые бумажки вперемешку с мелочью.
- Да найдем, - как можно мягче, памятуя о его самолюбии, говорю я. И покупаю две бутылки хорошей водки, палку копченой колбасы и соленые огурцы.
- Закуска будет, - извиняющимся тоном говорит он.- Есть гороховый суп мама приготовила.
И я понимаю, что меня ждет встреча с мамой Бороды - доктором философии, - которая, насколько я помню, никогда не была в восторге от пьянства сына.
"Приключения, так приключения", - говорю я себе, пока мы идем по направлению к его дому.
А Борода тем временем рассказывает, чем занимался в последнее время.
- Сейчас безработный. Ну, а до этого торговал картошкой. Еще занимался бизнесом.
И я понимаю, каким смешным был его бизнес.
- А еще раньше работал помощником редактора в каком-то местном журнале, где и печатался понемногу.
- Дашь почитать? - спрашиваю я.
- Конечно, - отвечает он.- Только то, что нравится мне самому, не печатал никто, кроме одного журнала.
"Ну вот как все сходится, - думаю я.- Я хотел почитать его вещи, и вот, пожалуйста".
Меньше хотел пить с ним водку. Но куда без нее?
Мама Бороды долго не может узнать меня. А я тем временем удивляюсь переменам, какие произошли в их жилище. Раньше, помнится, здесь все блистало чистотой. А сейчас даже халат хозяйки не первой свежести. Поредели ряды книг на стеллажах. Мебель со следами погромов - знакомый почерк.
Оказывается, в этой двухкомнатной квартире кроме самого Бороды живут еще его сестра с сожителем, четырнадцатилетний двоюродный брат и мама.Правда, сожитель сестры лишь время от времени наведывается сюда. Но он дает работу сестре (он торговец овощами) и вообще здесь на правах благодетеля. С Бородою, как потом уже выяснилось, у него сразу же не заладилось. Торговец не переносит голоса "рафинированного эстета", поэтому Борода носу не выказывает из другой комнаты во время его визитов.
Сестра - крупная "ногастая телка" со следами некоторого вырождения на лице, но не без привлекательности - приходит чуть позже. И, выпив с нами рюмки три, сразу же становится агрессивной. Ей не нравится, что брат читает свои стихи, а потом "костерит" весь свет, в том числе и общих знакомых.
И в какой-то момент, я даже не заметил, когда это произошло, они вцепились другу в волосы (видимо, как в детстве это делали). Нам с подоспевшей из кухни мамой с трудом удалось растащить их и удерживать, пока они, расцарапанные, с клочьями выдранных волос в руках, не успокоились.
Сколько же семейных завес приоткрылось мне в этот момент, о которых я даже не догадывался. Здесь "клокотали" братско-сестринские чувства любви и ненависти. Упоминались чьи-то почти роковые имена, вспоминались тайные аборты и "шизовка". Но "шизовка" с другой, более страшной, обыденной стороны, чем та, о которой я знал из рассказов ранее.
Одиночество. Невостребованность. Потеря собственного достоинства. Материнская нежность. Усталость. И умение принимать жесткие решения.
Мама Бороды сразу же поняла, что я его не оставлю на улице. А нужно было выбирать: две враждующие стороны не могли, по крайней мере, сегодня, оставаться на одной территории. Поэтому она сказала, что он должен уйти.
Мы ушли. И на улице был еще алкоголь. И еще - уже у знакомой, где меня очень ждали.