- Что еще нужно твоей похмельной жопе? - спрашивает он.
- Еще, братец, пива, - отвечаю я ему.
- Только холодненького, - просит Маша уже не таким несчастным, как утром, голосом.
В какой-то момент я подумал: откуда это у него - услужливость, не услужливость? Не знаю, как это назвать. Шестеркой он никогда не был. Может, желание сделать приятное людям сидит в нем? И проявляется, как порыв души?
А может, причину надо искать в детстве... - Ну, где же еще!? А что, эгоистичная мать, которую он пытался ублажать таким образом, по-детски любя ее.
А может быть во мне сидят издержки дворового воспитания? Когда в "падло" что-то сделать для друга - допустим, принести пива. Но этот человек - во всем перебор.
Человек-перебор. В любом из своих проявлений.
Ну какому человеку могло прийти в голову купить сразу же четыре портмоне фирмы "Piteke"? Четыре разнокалиберных бумажника - гомонка, начиная с самого маленького и заканчивая "лопатником", который ни в один карман не засунуть.
Вы скажете - страсть коллекционера? Или причуда богатого?
Ни фига. У Миши есть более насущные проблемы: квартира, машина, о которой он давно мечтает.
Другие работники нашей фирмы, получая примерно те же деньги, давно все это купили.
Миша приобрел только пристрастье к алкоголю. И теперь пытается бороться с этой напастью.
Одна история с ювелирным магазином чего стоит. Когда Миша купил две большие "печатки", золотой крест и цeпочку толщиной в полпальца.
Кто-то, не помню, кто, из моих знакомых, рассказывал, что видел Шушарина во время его покупок. И что Шушарин производил впечатление спятившего человека, крутя золотые вещицы в руках. Что сам он себе казался чем-то вроде властелина мира.
И у меня нет основания не верить этим рассказам, потому что что-то подобное я и сам замечал за Мишей.
Ну, а после посещения магазина, как потом выяснилось, Миша напился. Поймал тачку и поехал кататься по ночному городу. Заметим, его ночному городу, только его, - по которому он любил бродить в дни своей одинокой юности.
К утру честно расплатился с шофером - цeпочкой и крестом в придачу. Потому что, как объяснил потом Миша, "шеф" ностальгировал вместе с ним.
Опохмелился в колхозном поселке, у какой-то немыслимой "синевы". И, конечно, лишился там остатков своего золотого запаса.
Не прошло и двух дней после зарплаты, прибегает ко мне: "Юрок! Дай взаймы!".
Я его спрашиваю: "А где твои?".
"Нет", - говорит он и прячет глаза. И я понимаю, что он в очередной раз все пропил.
Но тут с ним происходит следующая, типично шушаринская, метаморфоза. Швыряние денег на ветер перерастает в другую крайность - Миша начинает экономить каждую копейку, отказывая себе буквально во всем.
Ест супы из пакетов. Курит самые дешевые и вонючие сигареты, отравляя все помещения офиса.
- Ты что, не можешь купить нормальные сигареты? - спрашиваю я у него. Будто наказываешь себя таким образом.
- Я таких денег еще не заработал, - на полном серьезе отвечает он.
Дома в каждом углу у него есть "нычки", то есть места, где он прячет сам от себя вещи.
Вот он пошарил рукой на шифоньере и обнаружил там, скажем, пачку "Мальборо" и обрадовался этому событию.
Перебрал книги на книжной полке и нашел сдачу, "закуркованную" им после одного из посещений магазина. И опять себе сюрприз сделал.
Как-то я спросил у него:
- Что значат твои "нычки"? Откуда у тебя эта страсть к ним? Знаю, что в твоем загашнике имеется история по этому поводу.
Миша, помнится, тогда пристально посмотрел на меня. Понял, что я смеяться не буду. И рассказал мне свою историю.
- Я сам задумывался, откуда это во мне. И, в конце концов, понял. Все началось с куклы, которая у меня была в детстве.
- А почему с куклы? Ты же рос мальчиком, - деликатно, чтобы не "спугнуть" Шушарина, спросил я.
- Не знаю, - ответил он.- Но кукла была моей любимой игрушкой. Я ставил ее в ворота, когда играл дома в хоккей. Стрелял в нее из самострела. У нее не было волос на голове. И вся она была измазана чернилами.
И вот однажды родители решили мне купить новую куклу, раз уж моей любимой игрушкой была кукла. У нее, помнится, закрывались и открывались глаза. Но мне она не нравилась.
Я, конечно, сделал вид, что доволен подарком. Но все было не так. Новая кукла была неживая, холодная. Мне хотелось играть со старой. Потом, чтобы не злить мать, унес старую куклу и спрятал ее в поленницу. И когда никого не было дома, приносил ее и играл с ней, как со старым дружком.
- А почему в поленнице прятал куклу? - спросил я тогда у него.
- Вот об этом я тебе и рассказываю, - отвечал Шушарин.- Там отец мой, тогда он еще с нами жил, прятал от матери выпивку.
Он любил делать поделки руками. Строгал, пилил, кстати, сделал мне целую флотилию из сосновой коры. Время от времени отрывался от своих занятий, подходил к поленнице и, засунув руку в тайник, доставал оттуда фуфырик.
Как сейчас помню - оглядывался по сторонам, потому что мать была тот еще сыщик. И наливал себе всегда ровно полстакана, как в награду. Так что, думаю, что "нычки" у меня оттуда пошли. "Светлый образ" отца ассоциируется с "нычками" и "фуфыриками".
Вскоре уже пришло время обеда. И мы, как это было ни тяжело, встали с Машей. Извлекли с антресолей большую кастрюлю- литров на пять, - и начали варить суп.
- Идем на рекорд, - шепнул я Маше. И мы почикали с ней в два ножа курицу. Килограмма на два.
- Неужели съест? - тайком от Шушарина спросила Маша.
- Съест, - предложил я ей пари.
После пятой большущей тарелки похмельного супа, заправленного очень густо, как это любит Миша, и была шестая. И Миша справился и с ней, и с вареной курицей.
От седьмой, было, отказался, но Маша уговорила его под предлогом помыть кастрюлю.
- Как ты относишься к такой концепции, - спрашиваю я у него, - что человек - это машина по переработке дерьма?
- Концепция как концепция, - расстегивая ремень на штанах, вполне серьезно отвечает Миша.
И только потом начинает понимать, что спектакль с супом разыгран нами ради прикола.
После ухода Шушарина плотские удовольствия, которым мы предавались все утро, приняли сексуальные формы. Маша так долго елозила около меня, что мы согрешили.
Чуть позже оделись и выползли на улицу. И первое, что сказала Маша, выходя из подъезда:
- Будто на Луне высадились.
Действительно, целое воскресенье мы принимали гостей, а сегодня все утро опохмелялись.
Оказывается, на улице давно уже осень, а мы про это забыли.
Пошли шляться на остров, что рядом с нашим микрорайоном находится. Тридцать лет назад на этом месте был еще поселок "Кирсарай".
Два рукава реки, а между ними остров. И соединен был этот остров с сушею только двумя деревянными мостами на бетонных сваях, что стоят и поныне.
Вдоль обоих берегов налеплены были кривобокие домики, встречались даже землянки. Около каждого из тех, что стояли у воды, - маленькая гавань с лодкой и деревянным мостком, где женщины полоскали свое белье.
Баловались местные тайком от участкового сетишками, бреднями.
Дневал и ночевал в поселке криминал. В каждой семье, - а семьи были большие - кто-то "сидел", а кто-то возвращался "оттуда". Остров считался владениями местной пацанвы, каждый уголок которого был ими обихожен. Не дай Бог заглянуть сюда чистому мальчугану из города. Это все равно что пересечь линию фронта и оказаться на вражеской территории. В лучшем случае у тебя будут вывернуты карманы, в худшем - порвана одежда и разбито лицо.
Нас с моим школьным другом Андреем Гребенкиным иногда заносило сюда. Как это в детстве бывает: не хотели, но почему-то попадали сюда. Хотя... несколько раз мы, помнится, специально выбирали опасные маршруты.