4
Утром у Василича в номере Серега, все время о чем-то сосредоточенно думавший, вдруг сказал:
— Валька, ну, конопатая-то эта, — стельная.
— Чего? — не понял Василич.
— Кормит! Вот чего!
— Тру-у-ба! — протянул Павел.
— Как Серьга ее по коридору волок, — ухмыльнулся Василич, — как козу.
Вскоре появился Леха, и они вышли из гостиницы.
Машина стояла на той стороне, и по этой тесной, в берегах грязного снега улице плотным потоком, тарахтя дизелями, нос к корме двигались: «тойота-сурф», «мицубиси-диамант», «ниссан-лаурель-медалист», «исузу-бигхорн», «тойота-креста», «хонда-аскот», «ниссан-цефиро», «тойота-марк-два», «тойота-виста», «тойота-грация», «тойота-корона», «сузуки-эскудо», «хонда-вигор», «тойота-кариб», «ниссан-сафари», «тойота-чазер», «мицубиси-паджеро», «тойота-спринтер», «ниссан-глория», «тойота-цельсиор», «тойота-краун», «тойота-люцида», «тойота-корса», «мицубиси-делика», «тойота-калдина», «ниссан-пульсар», «тойота-виндом» — все с правыми рулями, и снова «тойота-сурф», «мицубиси-диамант», «ниссан-сафари» — и так до бесконечности. У многих машин не было поворотников, фар, бамперов.
Леха вез их по узким, по выражению Василича, «под лошадей сделанным» улицам, то ныряя вниз, то взмывая на подъем. Громоздились по склонам сопок дома с облезлой краской, парили трубы теплотрасс, и то наплывала низкая морская облачность, то выглядывало теплое солнце, освещая горы льда и грязного снега по краям улиц, допотопные одноокие трамваи и японские грузовики с парными квадратными глазками и зелеными огнями на крышах кабин. Главный автомобильный рынок, «Зеленый угол», располагался на голой сопке. Туда по извилистой и местами почти вертикальной обледенелой дороге отчаянно, как на ралли, скрежеща и воя шипованными шинами, юзом съезжая обратно, лезли автомобили. Перед Лехиным «аккордом», не одолев подъем, сползала, бешено вращая колесами, длинная белая «креста», и тут же, едва не задев их, пронесся, взревя дизелем и подлетая на кочках, «хай-люкс» с каким-то прыгающим движком в кузове и дугой над кабиной, в которой заправски сидел почти школьник.
Над многоверстными безмятежно-синими океанскими просторами, над далекими заливами, сопчатыми грядами и островами стоял грязный, заледенелый, каменистый опупыш, заставленный бесконечными сверкающими рядами машин, возле которых толклись обветренные мужики в коротких меховых кожаных куртках и высоких шапках из выдры. В небе плавал огромным и единым крылом гриф. На самом верху этого бугра, задрав хромированный кенгурятник, стоял на фоне неба черный «сурф» с подложенными под колеса камнями и размашистой надписью «Т/х Корсаков» на ветровом стекле. Павел разговорился с бродившим рядом мужичком, бывшим охотником, рассказавшим, как тигр порвал трех его собак. Прощаясь, они пожали друг другу руки, и мужичок сказал с улыбкой сожаления:
— Видишь как: был охотник, а теперь тачками торгую. Ну давай, удачи тебе. А насчет «сурфика», мужики, думайте. Да и отдаю даром, себе в убыток.
А Павел думал, спускаясь с горы к машине, что ведь не поставишь, не объединишь всех из-под палки, разве только общей и страшной бедой, что отдельно все, сами по себе, живут, но иногда, бывает, перевяжутся два человека разговором о чем-нибудь третьем, постороннем на вид, о рыбалке или собаках, и меж словами вдруг так явственно что-то могучее и общее забрезжит.
Вечером после прикидочных поездок по стоянкам мужики отдыхали, на следующий день купили черно-синий «сурф» и к ночи снова оказались в баре. Даша была в том же наряде, только оранжевые чулки сменили черные из сетки в крупный ромбик. Почти сразу они с ней ушли в номер.
Губы ее были ярко накрашены, ресницы растопыренно торчали, Даша сидела на кровати, теребя плотную и широкую резинку от чулка:
— Хочешь, пойду сниму помаду, а то перемажу тебя всего. Как ты меня усыпил в тот раз… — И с задумчивым недоумением добавила: — Мне с тобой… странновато.
…Павел лежал, налитой усталостью и одновременно ясный, бессонный, чувствуя в себе странное сочетание проспиртованности и стерильности от въевшегося мыла, зубной пасты. Постоянно хотелось пить. На тумбочке стояла минеральная вода, к которой он прикладывался, сгибая руку с бутылью, и, как это бывает у сильных и длинноруких людей, мышца, съезжая вверх, собиралась крутым бугром, обнажая худую часть руки.