– Охотно, сударь, – отвечал тот.
– Мы едем в замок госпожи графини де Шале… во Флерин… и если вы никуда не торопитесь, мне будет очень приятно представить госпоже графине вас и вашего спутника.
– Вы слишком добры, сударь. Но я и сам имею честь быть знакомым с графиней и тоже направляюсь к ней.
– Полноте!.. Вот так совпадение! Вы, вероятно, один из друзей ее сына? Ох! Пардон! Я позволяю себе расспрашивать вас, а сам и не подумал представиться… тогда как это была моя первая обязанность. Барон де Ферье, сударь, путешествующий с женой и племянником… господином Фирменом Лапрадом.
– А я, сударь, Паскаль Симеони, путешествующий со своим слугой, Жаном Фише.
– Пешком?
– Нет, господин барон, верхом. Только, услышав издали неистовые крики этих негодяев, мы догадались, что они, должно быть, грабят кого-нибудь из проезжих, и, полагая, что нам так будет удобнее оказать помощь ближнему, мы со слугой оставили своих лошадей и, призвав в помощники деревья, кусты и неровности ландшафта, добрались до самого места битвы, не будучи замеченными босоногими.
– Ах! Сам Бог привел вас сюда, сударь!.. Но вот и мой племянник… Милый Фирмен, это господин Паскаль Симеони… сеньор, которому мы все должны быть глубоко признательны!.. Глубоко признательны!.. Ты страдаешь, мой друг?.. Эти негодяи ранили тебя!.. Анаиса, пожми руку этому бедному Фирмену, так как ради тебя он рисковал тысячью смертей! Ради того, чтобы вырвать тебя из когтей этих Босоногих, он бросился на бандитов и…
– Дядюшка!
Исполняя желание мужа, баронесса протянула руку Фирмену. Но в этом движении, как заметил Паскаль Симеони, не было ничего теплого, сердечного; напротив, складывалось впечатление, что молодая женщина пожала поданную ей руку с неким тайным отвращением…
Угадал ли Фирмен Лапрад мысль незнакомца, приметил ли, что тот понял более чем бы ему хотелось, только, закусив губу, он сказал своей родственнице тоном, в котором проскальзывала горечь:
– Правда в том, тетушка, что я лишь попытался спасти вас, не более. Что тут поделаешь? Возможно, храбрость у меня и присутствует, но только не сила.
И, поклонившись с притворной почтительностью Паскалю Симеони, он добавил:
– Вам, сударь, принадлежит вся честь!.. С опушки, где я лежал, мне были видны все ваши действия!.. Вы не человек, сударь, вы полубог.
– Ошибаетесь, сударь, – серьезно возразил Симеони. – Я такой же человек, как и все прочие. Разве что для безупречного исполнения взятой на себя обязанности я постарался как можно лучше развить в себе те физические силы, которыми наградила меня природа…
– Смею надеяться, сударь, вы не сочтете меня нескромным, если спрошу, что же за обязанность вы на себя взяли?
– Нисколько, сударь! Я решил стать охотником на негодяев!
– Охотником на негодяев! А что… действительно похвальное занятие! Вот только…
– Да?
Фирмен Лапрад улыбнулся.
– Дичь эта так низка по сути своей, – продолжал он, – что можно подумать…
– Что охотнику и не надобно выказывать особенных способностей? Вы правы, сударь: по большей части, мне стоит только прикрикнуть, как эти негодяи разбегаются. Но когда они собираются в больших количествах… тогда мне приходится повышать голос. Орел не боится ворон, а между тем они мешают ему иногда в полете.
– Совершенно справедливо, сударь.
Пока кучер кое-как исправлял поврежденную сбрую, а барон с помощью Антенора де Ла Пивардьера укладывал багаж в карету, Жан Фише, слуга Паскаля Симеони, отправился за лошадьми, оставленными за утесом, шагах в двухстах или трехстах от того места.
– В дорогу! В дорогу! – прокричал барон.
Но усадив жену, племянника и Ла Пивардьера – он обязан был оказать тому эту любезность, – он уже собирался сесть сам, как вдруг остановился.
– Ах! Черт возьми! – вскричал барон де Ферье, ударив себя по лбу. – Мы и не подумали!..
– О чем, сударь? – вопросили несколько голосов.
– Да о вашей издохшей лошади, господин де Ла Пивардьер… невинной причине всей этой катастрофы… Она все еще лежит поперек дороги…
– Действительно! – воскликнул Антенор, выскакивая из кареты. – Клянусь вечным спасением, я не решусь проехать через труп моего старого друга, Таро!
– Так дело лишь в этом? – промолвил Паскаль Симеони.
И обращаясь к своему слуге, он добавил, указав на лошадь:
– Поди убери!
– Слушаюсь, господин, – только и сказал Жан Фише.
В четыре прыжка он очутился перед старым Таро и, схватив его в охапку, без видимых усилий стащил в ров.
– Каков господин, таков и слуга! – вскричал пораженный барон.
Слуга запрыгнул в седло, и, сопровождаемая двумя всадниками, карета отправилась в путь.
Тогда, и только тогда, два-три легкораненых Босоногих, – но которые благоразумно прикидывались мертвыми, – осмелились приподнять головы и оглядеться. Карета едва уже виднелась вдали.
– Ну-ну, – сказал один из них, грозя кулаком удалявшемуся экипажу, – попадетесь вы в мои лапы, демоны!
– Вот-вот, Трифуль, – воскликнул другой, криво ухмыльнувшись, – настоящие демоны! Но слишком уж крепкие – нам с ними не совладать.
– Почему нет? – проворчал Трифуль и процедил сквозь зубы: – Паскаль Симеони! Жан Фише! Эти два имени я не должен позабыть. Буду помнить их всю жизнь!
Глава IV
Как в замок Флерин явилась женщина в маске и рассказала графине де Шале много странного
Опередим часа на два приезд барона де Ферье с компанией в замок Флерин и войдем, если, читатель, вы нам позволите, в строгого вида небольшой зал, где графиня де Шале обычно проводила большую часть своего времени.
Графиня де Шале, которая пять лет как жила одна, хотя тогда ей и шел уже пятый десяток, за эти годы очень изменилась и постарела. Дело в том, что в последний год сия достойная женщина пережила гораздо больше, чем за предыдущие четыре.
Беспокойство, страдания поглощают время.
В ту минуту, когда мы входим к ней, она стоит на коленях перед аналоем, склонив голову в горячей молитве.
«Господи Всемогущий, – шепчет она, сжимая руки, – Ты ведь знаешь, что он единственное мое утешение в этом мире, единственная моя радость! Он — моя жизнь, моя душа! Боже Всемогущий, сохрани мне мое дитя! Честолюбие увлекло его далеко от родного дома. Пустые удовольствия, суетные увеселения оторвали его от меня! Всесильный Боже, внемли же моленью матери: защити его на всех путях, где за ним не могу следить я! Убереги его от опасности, от несчастья! Именем Твоего Божественного Сына, молю Тебя, сжалься надо мной!»
Молитва, этот чудодейственный бальзам, оживляет упавший дух и придает нам сил. Произнеся последние слова, графиня де Шале подняла свое чело, не столь уже омраченное печалью. Ее глаза, орошенные слезами, этими живыми жемчужинами, исторгнутыми из материнской груди, взглянули на небо уже спокойнее. Там, сквозь тучи, выглянуло солнце… слабый луч, бледный… но все-таки луч!
«Господь услышал меня!» – сказала себе графиня и улыбнулась солнцу.
В эту минуту во дворе замка произошло некое смятение. Возвращенная этим шумом к действительности, мадам де Шале подошла к окну, и глазам ее предстало любопытное зрелище.
Какая-то женщина в престранном костюме черного цвета, с красной оторочкой, красном капюшоном на голове и черной бархатной маске, эта женщина стояла неподвижно посреди двора с поднятой рукой, вытянутой в направлении окна, в котором и появилась владетельница замка.
Позади этой женщины, словно два бульдога, готовые броситься при первом же сигнале, держались два безобразных и отвратительных существа, два карлика, одетых не менее странно, нежели их госпожа, в некую смесь калмыцкого с китайским…
Ничего подобного, как ей помнилось, графиня де Шале никогда прежде не видела.