Я бросился вон из квартиры и вниз по лестнице. Я пронесся, словно одержимый, по Карлсгассе, затем через каменный мост и лишь на другом берегу нашел в себе смелость обернуться. Пусть они там, наверху, гадают, кто бы это мог быть. Тема для пересудов на целый вечер. "Квартирный вор", подумают они и будут искать его но всему дому, быть может, даже сообщат в полицию. Но что мне было до того? Я находился в полной безопасности.
Я сделал глубокий вдох. Как же я был легкомыслен! И к тому же безрассуден. Счастье, что все обошлось. Я гордился своим самообладанием. К тому же нельзя сказать, чтобы моя вылазка оказалась полиостью безуспешной. По крайней мере, мне удалось разглядеть переднюю ее квартиры. Я знал, как выглядит ее служанка. В каком-то смысле я стал ближе к ней.
Шел десятый час. Я направился в "Картечь". В течение длительного времени я сидел один за своим столиком, не пил, ни с кем не разговаривал и даже не притронулся к заказанному мною ужину. Потом пришла Фрида Гошек и, увидев меня, присела за мой столик. Поначалу она только бросала голодные взгляды на остывшее жаркое из телятины, лежавшее на моей тарелке. Затем она придвинула его к себе в своей застенчивой и неуверенной манере и принялась кушать, заметив в свое оправдание: - Йиндрих обязательно рассчитается.
Я ничего не ответил, продолжая напряженно думать о квартире на Карлсгассе, об освещенном окне, смехе детей, голосах беседующих, и чем дольше я об этом думал, тем тоскливее становилось у меня на душе от того, что меня не было рядом с ними. За соседним столиком артиллеристы играли в "очко". Они шумели больше обычного и все как один упрекали банкомета в жадности и шулерстве
Когда я уже собирался рассчитаться и пойти домой, где-то около половины двенадцатого, появился фельдфебель.
Он сиял шинель и кинул ее на спинку стула. Затем он протянул мне руку.
- Вы здесь, - сказал он. - Я думал о вас, вольноопределяющийся. Сегодня бы она вам понравилась. Я имею в виду жену обер-лейтенанта.
- Хвастек! Подсаживайся играть в "очко"! - донеслось от соседнего столика, но фельдфебель сделал вид, что не слышит.
- Вы ведь любите слушать игру на фортепиано? - продолжал он. Подумайте только: она играла для меня целых два часа, для меня одного. Она прекрасно помнит, какие пьесы мне нравились. Вы не поверите, но я уже сам их забыл. Удивительно, как только еще она все это помнит.
- Сперва верни свои долги с прошлого раза, а потом получишь банк, крикнул один из игроков. - Хвастек, иди к нам, будешь держать банк! У этого шулера в карманах пусто. Чужие деньги загребать он умеет, это факт, но когда он проигрывает, у него не вытянешь ни гроша.
- A в ее книжном шкафу стоит сборник стихов, который я ей подарил на ее семнадцатилетие; чтобы он лучше сохранился, она обернула его в папиросную бумагу. Надо же, как бывает на свете: тебя любят, а ты об этом даже не подозреваешь!
- Только не надо сантиментов, умоляю! - сказал я, ибо его рассказ усилил мою ревность, и я с трудом сдерживал гнев.
- У нее старушка мать; она тоже была там, - снова взялся он за свое спустя некоторое время. - Она рассказала мне, что носила меня па руках и укачивала, когда я был младенцем в белом платьице. Вы можете себе представить фельдфебеля Йиндриха Хвастека из третьего полка ребенком в белом платьице?
Я помотал головой, посмотрел перед собой скучающим взглядом и зевнул, чтобы не показать ему, с какой жадностью я ловлю каждое слово, относящееся к женщине, которую я любил.
- В ее альбоме есть мои фотографии. Вы бы видели ее, когда она разливала чай своими изящными белыми ручками! Потом появились мальчик и девочка, они знают, как меня зовут, и постоянно называли меня дядюшкой. "Дядюшка Йинда", - обращались они ко мне. Такие прелестные детки! В другой раз я принесу им книжку с картинками... Ее супруг сказал, что она часто вспоминала обо мне. А я целых восемь лет только и делал, что пил, сквернословил и буянил, как последняя скотина, и сижу теперь с девчонкой, на которую бы никто другой даже не взглянул!
Он разговаривал со мной по-немецки, и Фрида Гошек не поняла ни слова из его рассказа, но почувствовала на себе его взгляд. Отложив нож и вилку в сторону, она отхлебнула из своего стакана и устремила на фельдфебеля довольный и влюбленный взор.
Старый музыкант Котрмелец явно заскучал. Еще никогда фельдфебель не засиживался за своим столом так долго. Обычно он почти сразу начинал подшучивать над музыкантами. Почему сегодня он не стал отнимать у него скрипку, чтобы попиликать на ней самому?
Во время перерыва между номерами Котрмелец некоторое время покрутился возле столика фельдфебеля, но тот на него даже не взглянул. Тогда Котрмелец украдкой положил инструмент на столик рядом с фельдфебелем, спрятался за контрабас и выкрикнул из своего укрытия нарочно измененным голосом: "А сейчас нам сыграет Хвастек! Скрипка на столе".
Младшие командиры и пехотинцы затопали ногами и застучали кружками по столешнице, отбивая такт и скандируя;
- Хва-стек, и-грай! Хва-стек, и-грай!
Приди, моя люба, приди-посмотри.
Что со мною война натворила,
ободряюще начал один из игроков.
Не отдам ему я чести,
Нет - и все тут, хоть повесьте!
запел другой.
- Хва-стек, и-грай! Хва-стек, и-грай! - раздавалось в такт со всех сторон. И саперы, передразнивая кричавших, насмешливо блеяли из своего угла - то фальцетом, то глубоким басом: "Хва-стек, и-грай! Хва-стек, и-грай!"
Фельдфебель машинально схватил скрипку и провел смычком по струнам. Но тут же бросил и смычок, и скрипку обратно на стол с такой силой, что зазвенели кружки и тарелки, и вскочил на ноги.
Фрида Гошек достала из кармана пальто кулечек с финиками - теми самыми, которые пробовала жена обер-лейтенанта. Она сидела, растроганно и благодарно глядя на фельдфебеля, и отправляла сладости в рот одну за другой; она поглощала их с невероятной скоростью, тихо и блаженно причмокивая языком, и собирала косточки в свой носовой платочек в синюю клетку. Фельдфебель схватил ее за плечо и вырвал у нее из рук кулек с такой яростью, что она испуганно сжалась и стала совсем крохотной - остались видны одни только оспины на ее исхудалом лице.