– Что ж, уйдем отсюда! – сказала Франсуаза. Она пересекла зал и открыла дверь; занимался серенький рассвет. – Можно немного пройтись.
– Можно, – согласилась Ксавьер; стянув на шее воротник пальто, она быстро зашагала. Почему она отказывалась всерьез принимать предложение Франсуазы? Это раздражало – чувствовать рядом с собой такую упрямую враждебную мыслишку.
«Я должна ее убедить», – подумала Франсуаза. До сих пор обсуждения с Пьером, смутные ночные мечтания, самое начало этого разговора, все было лишь игрой; внезапно все стало реальным: сопротивление Ксавьер было реальным, и Франсуазе хотелось его побороть. Это возмутительно: она так была уверена в том, что имеет влияние на Ксавьер, что она знает о ней все, вплоть до ее прошлого и пока еще неведомых поворотов ее будущего! А между тем существовала эта упрямая воля, о которую ее собственная разбивалась.
Горестно сдвинув брови, Ксавьер все убыстряла шаг; разговаривать было невозможно. Какое-то время Франсуаза молча следовала за ней, потом потеряла терпение.
– Вам не надоело прогуливаться? – спросила она.
– Вовсе нет, – отвечала Ксавьер; трагическое выражение исказило ее лицо. – Я ненавижу холод.
– Надо было сказать об этом, – заметила Франсуаза. – Войдем в ближайшее открытое бистро.
– Нет, погуляем, раз вам этого хочется, – сказала Ксавьер с отважной самоотверженностью.
– Мне уже не так этого хочется, – отозвалась Франсуаза. – И я с удовольствием выпила бы горячего кофе.
Они слегка замедлили шаг; возле Монпарнасского вокзала, на углу Одесской улицы, люди теснились за стойкой кафе «Биар». Франсуаза вошла и села в углу, в самой глубине зала.
– Два кофе, – попросила она.
За одним из столиков, согнувшись пополам, спала какая-то женщина, на полу стояли чемоданы и тюки; за другим столиком три бретонских крестьянина пили кальвадос.
Франсуаза взглянула на Ксавьер.
– Я не понимаю, – проронила она.
Ксавьер бросила на нее обеспокоенный взгляд.
– Я вас раздражаю?
– Я разочарована, – ответила Франсуаза. – Я думала, что у вас достанет смелости принять то, что я вам предлагала.
Ксавьер заколебалась; с мученическим видом она огляделась вокруг.
– Я не хочу заниматься массажем лица, – жалобно сказала она.
Франсуаза рассмеялась.
– Ничто вас к этому не обязывает. Я могла бы найти вам, например, место манекенщицы; либо все-таки вы научитесь стенографии.
– Я не хочу быть стенографисткой или манекенщицей, – резко возразила Ксавьер.
Франсуаза растерялась.
– По моим понятиям это было бы лишь началом. Имея какое-то ремесло, вы сможете со временем определиться. Что вам вообще-то было бы интересно – получить образование, заняться рисунком, театром?
– Не знаю. Ничего особенного. Разве совершенно необходимо что-то делать? – с некоторым высокомерием спросила она.
– Несколько часов скучной работы – мне это не кажется слишком дорогой платой за вашу независимость, – сказала Франсуаза.
Ксавьер с отвращением поморщилась.
– Я ненавижу сделки: если не можешь получить жизнь, какую хочешь, лучше вовсе не жить.
– На самом деле вы никогда себя не убьете, – несколько сухо заметила Франсуаза. – Так что не лучше ли попытаться построить достойную жизнь?
Она выпила глоток кофе; это был настоящий утренний кофе, терпкий и сладкий, как тот, что пьешь на перроне вокзала после ночного путешествия или в сельских гостиницах в ожидании первого автобуса. Этот гнилостный привкус смягчил сердце Франсуазы.
– Какой же следует быть жизни по вашим понятиям? – доброжелательно спросила она.
– Такой, как когда я была маленькой, – отвечала Ксавьер.
– Чтобы что-то захватывало вас, хотя вы к этому не стремились? Как когда ваш отец уносил вас на своем большом коне?
– Было множество и других моментов, – отозвалась Ксавьер. – Когда в шесть часов утра он брал меня на охоту, и траву устилала свежая паутина. Все это на меня так сильно действовало.
– Но в Париже вы обретете похожие радости, – возразила Франсуаза. – Подумайте: музыка, театр, дансинги.
– И придется, как вашей подруге, считать стаканы, которые пьешь, и все время смотреть на часы, чтобы на следующее утро идти на работу.
Франсуаза почувствовала себя задетой; она тоже смотрела на часы. «Можно подумать, что она на меня сердится, но за что?» – недоумевала она. Эта унылая и непредсказуемая Ксавьер ее интересовала.
– В конечном счете вы принимаете гораздо более жалкое существование, чем ее, – заметила она, – и в десять раз менее свободное. По сути, все просто, вы боитесь. Возможно, не своей семьи, но боитесь порвать со своими мелкими привычками, боитесь свободы.