Он раздражал ее, разгуливая, словно кот, среди мебели. Он любил играть своим телом; походка его была скользящей и мягкой, движения грациозными, и он этим злоупотреблял.
– Я мимоходом, я не хочу вам мешать, – сказал он. Своей улыбкой он тоже злоупотреблял, тонкая улыбка сужала ему глаза. – Жаль, что вчера вечером вы не смогли прийти. Мы пили шампанское до пяти часов утра. Мои друзья говорили, что я произвел большое впечатление. Что думает господин Лабрус?
– Что это было очень хорошо, – сказала Элизабет.
– Похоже, со мной хотел бы познакомиться Розланд. Он нашел мою голову весьма интересной. Скоро он будет ставить новую пьесу.
– Вы полагаете, он претендует на вашу голову? – спросила Элизабет. Розланд не скрывал своих нравов.
Одну за другой Гимьо погладил свои влажные губы. Его губы, его глаза текучей голубизны, все его лицо напоминало промокшую весну.
– Разве моя голова неинтересна? – кокетливо спросил он. Педик вкупе с альфонсом, вот что такое Гимьо.
– Нет ли чего поесть здесь?
– Посмотрите на кухне, – сказала Элизабет. «Ужин, кров и остальное», – сурово подумала она. Его визиты всегда ему что-то приносили: еду, галстук, немного денег, которые он брал взаймы и никогда не отдавал. Сегодня это не вызывало у нее улыбки.
– Хотите яйца всмятку? – крикнул Гимьо.
– Нет, я ничего не хочу, – ответила она. Из кухни доносились шум воды, звон кастрюлек и посуды. У нее даже не хватило духу выставить его за дверь; когда он уйдет, придется думать.
– Я нашел немного вина, – сказал Гимьо; на угол стола он поставил тарелку, стакан, прибор. – Хлеба нет, но я сварю яйца в мешочек; можно ведь есть яйца в мешочек без хлеба?
Сев за стол, он стал болтать ногами.
– Друзья сказали, жаль, что у меня такая маленькая роль, вы не думаете, что господин Лабрус мог бы поручить мне дублировать кого-то?
– Я говорила об этом Франсуазе Микель, – сказала Элизабет. У ее сигареты был горький вкус, а голова мучительно болела. Это походило на похмелье.
– Что ответила мадемуазель Микель?
– Что надо подумать.
– Люди всегда говорят, что надо подумать, произнес Гимьо с нравоучительным видом. – Жизнь трудная штука. – Он бросился к двери на кухню. – Мне кажется, я слышу, как запела вода.
Он бегал за мной, потому что я сестра Лабруса, подумала Элизабет; это была не новость, за последние десять дней она прекрасно все поняла; но теперь она назвала вещи своими словами и добавила: мне это совершенно безразлично. Она с неприязнью смотрела, как он ставил на стол кастрюльку и аккуратно разбивал яйцо.
– Вчера вечером одна полная дама, немного староватая и очень шикарная, хотела отвезти меня домой в машине.
– Блондинка с кучей пряжечек? – спросила Элизабет.
– Да. Я не захотел из-за друзей. Кажется, она знакома с Лабрусом.
– Это наша тетя, – сказала Элизабет. – Где вы ужинали с вашими друзьями?
– В «Топси», а потом потащились на Монпарнас. За стойкой в «Доме» мы встретили молодого заведующего постановочной частью, он был вдрызг пьян.
– Жербер? С кем он был?
– Там были Тедеско, малютка Канзетти, Сазела и еще другой. Думаю, что Канзетти потом пошла с Тедеско. – Он разбил второе яйцо. – А что, молодой заведующий интересуется мужчинами?
– Насколько я знаю, нет, – ответила Элизабет. – Если он делал вам авансы, то потому что был пьян.
– Он не делал мне авансов, – с возмущением сказал Гимьо. – Это мои друзья нашли его таким красивым. – Он улыбнулся Элизабет с внезапной задушевностью. – Почему ты не ешь?
– Я не голодна, – ответила Элизабет. Так не могло долго продолжаться, скоро она начнет страдать, она это чувствовала.
– Как красива эта одежда, – сказал Гимьо, касаясь женственной рукой шелка пижамы; рука потихоньку становилась настойчивой.
– Нет, оставь, – устало сказала Элизабет.
– Почему? Тебе больше не нравится? – спросил Гимьо; тон предполагал гнусное сообщничество, но Элизабет перестала сопротивляться; он поцеловал ее в затылок, за ухом; смешные поцелуйчики, можно было подумать, что он щиплет траву. И все-таки это отдаляло момент, когда придется думать.
– Как ты холодна, – с неким недоверием сказал он. Рука скользнула под ткань, и, полузакрыв глаза, он следил за ней; уступив свои губы, Элизабет закрыла глаза, она не могла вынести этот взгляд, взгляд профессионала, искусные пальцы, покрывавшие ее тело дождем воздушных ласк; она вдруг почувствовала, что это пальцы знатока, сведущего в умении, столь же определенном, как умение парикмахера, массажиста, дантиста. Гимьо добросовестно выполнял свою работу самца, как могла она согласиться с такой насмешливой услужливостью?