Расс Джоанна
Гостья
Джоанна РАСС
ГОСТЬЯ
Если человек сможет устоять перед влиянием
своих сограждан, если он сможет отсечь от себя
тиранию соседских сплетен, в мире не останется
более ужасов для него: второй инквизиции не
будет.
Джон Джей Чепмен
Я часто наблюдала, как наша гостья читает, сидя в гостиной, под торшером возле нового радиоприемника; длинные - длинные ноги вытянуты перед собой, круг света на страницах почти не озаряет лица: смуглые, медные черты, такие резкие, что она выглядит почти уродливой, и волосы, черные с рыжеватым отливом, жесткие, будто из той штуки, которой мама отскребает пригоревшие кастрюли и сковородки. В то лето она много читала. Если я рисковала высунуться из ниши, где я не то что бы пряталась, а скорее держалась в тени, наблюдая, как она читает, то она часто поднимала лицо и улыбалась мне молча, перед тем, как снова вернуться к книге, и ее кожа вдруг взблескивала внезапным удивительным сиянием, когда по ней скользил свет. Когда она вставала и с журавлиной грацией шла в кухню, чтобы поесть, она едва проходила под притолокой: ноги у нее были словно паучьи, руки длинные при очень маленьком туловище - странные пропорции для такого роста. Она смотрела с высоты, мягкой и огромной, на матушкины блюда и тарелки, заметно сосредоточенная: задав мне пару ненужных вопросов, она нагибалась над тем, что выбрала, несколько секунд размышляла, как жирафа и затем, возносясь опять в стратосферу, брала худой рукой тарелку, обхватывая ее целиком, и уплывала опять в гостиную. Она опускалась в кресло, которое всегда оказывалось слишком маленьким, пристраивала ноги, подбирала их, затем опять усаживалась и вытягивала ноги - как хорошо я помню их, длинные, твердые, совершенно неженские, и начинала читать снова.
Она часто спрашивала: "Что это? А это что? А вот то?", но только поначалу.
Моя мама, которой она не понравилась, говорила, что она из цирка, и мы должны понять это и быть к ней добрыми. Мой отец отшучивался. Он не любил больших женщин и коротких стрижек - все это было ново для местечек вроде нашего, или читающих женщин, хотя ему нравилось, когда она интересовалась его столярничаньем.
Но в ней было шесть футов четыре дюйма роста: и происходило это в 1925 году.
Мой отец был счетоводом, а мебель была его хобби: еще у нас была газовая плита, которую он починил, когда она сломалась, и на заднем дворе он сделал своими руками стол и скамейки. До приезда нашей гостьи я все время проводила там, но с тех пор, как мы встречали ее на вокзале и они с папой пожали друг другу руки - мне кажется, ему было больно при этом, - я все время хотела смотреть, как она читает, и ждать, что она заговорит со мной.
Она спросила:
- Ты заканчиваешь школу?
Я стояла в арке, как всегда.
- Да, - ответила я.
Она снова посмотрела на меня, потом на книгу. Она сказала:
- Это очень плохая книга.
Я ничего не сказала, она взглянула на меня и улыбнулась. Не удержавшись, я ступила с пола на ковер, так неохотно, будто пересекала Сахару: она убрала ноги, и я села. Вблизи ее лицо выглядело так, будто каждая раса мира оставила в нем свою худшую черту: так мог выглядеть американский индеец, или Эхнатон из энциклопедии, или шведоафриканец, или маорийская принцесса с подбородком славянки. Внезапно мне пришло в голову, что она, наверное, негритянка, но больше об этом никто не говорил, скорее всего потому, что никто в нашем городе сроду не видел негров. У нас их не было. Мы говорили "цветные люди".
Она сказала:
- Ты некрасива, правда?
Я встала.
- Мой папа считает, что вы уродина, - ответила я.
- Тебе шестнадцать, - сказала она. - Садись, - и я снова села. Я скрестила руки на груди, ведь она у меня такая большая, прямо как воздушные шары. Тогда она сказала: - Я читаю очень глупую книгу. Забери ее у меня, ладно?
- Нет, - сказала я.
- Ты должна, - сказала она, - или она меня отравит, клянусь богом, и взяла с колен "Зеленую шляпу" [роман английского писателя Майкла Арлена] - золотые буквы на зеленом переплете, бестселлер прошлого года, которую я поклялась никогда не читать, и она протянула ее мне, упрятав всю книгу в темную клетку пальцев. Я подумала, что она сумела бы обхватит баскетбольный мяч. Я не взяла ее.
- Давай, - сказала она, - возьми, иди и читай, - и я вдруг обнаружила, что стою в проезде на ступеньках и держу в руке "Зеленую шляпу". Я повернула ее так, чтобы заголовок не был виден. Она улыбнулась мне и сложила руки за головой. - Не переживай, - сказала она. - Твоя фигура будет в моде к началу будущей войны.
Я встретила маму на верху лестницы и едва успела припрятать книгу; мама сказала:
- Бедная женщина!
Она несла простыни. Я ушла в свою комнату и читала почти до утра, спрятав книгу в постели, когда закончила. Во сне я видела "испано-сюизы", подвитые волосы и трагические таза; женщин с накрашенными губами, любовные интриги! Они жили как хотели, делали аборты в дорогих швейцарских клиниках; и мне снились полуночные купания, отчаяния, деньги, греховная любовь, красивые англичане и поездки с ним в такси, а на голове у меня серебряный тюрбан, вроде тех, что я видела на страницах светской хроники нью-йоркских газет.
К несчастью, лицо нашей гостьи все время упорно всплывало в моих снах, и это здорово испортило вое.
Мама обнаружила книжку на следующее утро. Я увидела ее рядом со своей тарелкой на завтраке. Ни мама, ни отец словом не обмолвились о ней; только мама продолжала накрывать стол с какой-то доброй, вымученной улыбкой. Наконец мы все уселись, и отец придвинул мне джем, булочки и ветчину. Затем он снял очки и сложив, опустил их рядом со своей тарелкой. Откинувшись в кресле, он скрестил ноги. Потом взглянул на книгу и сказал тоном насмешливого удивления:
- Ну, что это такое?..
Я ничего не сказала. Только смотрела в тарелку.
- Мне кажется, я это видел уже, - сказал он. - Да, конечно, видел. Тут он взглянул на маму. - А тебе приходилось это видеть?
Мама сделала неопределенное движение головой. Она принялась намазывать маслом гренок и положила его на мою тарелку. Я знала, что она меня дрессировать не будет, но вот отец...
- Ешь яйцо, - сказала она. Отец, продолжавший глядеть на "Зеленую шляпу" с тем же выражением стойкого удивления, сказал наконец: