— Князь Андрей что, с глузду[16] съехал, такие речи держать?!? Может, опоили его чем? Или затмение какое на разум сошло?..
— С-сволочь он!!! Мы там все разом как сидели, так и онемели, пока этот пес шелудивый вещал!.. Благодарение Спасителю, Думной голова Бельский его заткнул — тем, что об этого иудушку начал посох свой обламывать. Жаль не прибил до конца: только морду в кровь и разбил, а там уж рынды царские оттащили…
Помолчав и дернув несколько раз кадыком в пересохшем горле (от таких новостей рука сама к кубку с вином тянулась!), Федор осторожно поинтересовался:
— И что опосля? В смысле, что Хованскому присудили?
Видя мучения сына, отец щедрой рукой плеснул рубиновой влаги сначала ему, а потом и себе.
— За нарушение крестоцеловальной клятвы Великому государю — он и семья его навсегда лишена родовых вотчин и прочих имений. За деяния и речи, невместные для русского князя и христианина, будет отправлен на каменоломни, где и останется до самой смерти своей. Но до того — извергнут из княжеского достоинства принародно, и тем навеки опозорен.
Похлопав глазами, позабывший о вожделенном сладком рейнском княжич с довольно глупым видом повторил:
— Извергнут? Это как?
Отхлебнув вина, родитель мрачно пояснил:
— Выведут на лобное место, зачитают все вины его. После огласят повеление Великого государя и решение Думы Боярской. Затем поставят на колени и сломают над склоненной главой нарочно скованный для того клинок — в знак лишения чести и звания княжеского, а так же всех прав. Новая казнь, Иоанн Васильевич самолично ее измыслил для… Для таких вот случаев.
— А что его семья? В монастырь на покаяние? Или за пристава, под строгий надзор?
Криво улыбнувшись, предводитель придворной партии князей-гедиминовичей и прочих союзных им семейств и родов, негромко поведал:
— Владыко Филипп за них вовремя попечаловался. Так что взамен отписанных в казну вотчин княжатам Хованским назначили на прокормление большой кус землицы под новое родовое поместье. Соседями будем! Мы в тех местах как раз пару небольших городков заложить собирались — как вотчинки для братцев твоих, Меньшого да Большого.
— Погоди, батюшка. Так это же почти у новой Засечной черты? Почитай, Дикое поле?
— Вот-вот, сыно. Милостив Великий государь…
Вновь хрустнув шеей, царский ближник не стал развивать опасную тему и вспоминать покойных князей Шуйских, которых тоже вот так вот милосердно отправили на новое место жития за Камень Уральский, где те через некоторое время все разом и сгинули. Вместо этого он отодвинул беспощадно истерзанный кусок пирога и откинулся на спинку резного стульца, тут же ощутив всей спиной приятное тепло жаровни.
— Остальных тоже не стал карать за оглашенные иудой-Хованским вины. Просто назначил всем разом, что войско в Сибирский поход должно быть числом никак не меньше восьми тысяч ратников. А ежели воинства православного все же будет поменее, то дьяки Большой казны с псами Сыскного приказа со всем усердием помогут сыскать недостающее — в людях ли, али в воинской справе.
Помолчав, старший Мстиславский тускло заметил:
— Теперь, сынок, хочешь не хочешь, а придется семейную казну растрясти как следует, и наши вотчины без должного пригляда оставить. Не совсем, конечно, полсотни надежных послужильцев и боевых холопов останется, но… Хорошо хоть, что ты у меня большая умница и у государя Димитрия Ивановича в чести.
Княжич, прочувствовав размер той ямы, куда со всего маха ухнула семья, удурченно кивнул.
— Дед, поди, на радостях светился, что блюдо фарфоровое?
— Это Горбатый-Шуйский? Ну, не без того. Он сейчас на коне, обласкан царской милостью — как же, главный воевода Сибирского похода!
— Кони, бывает и спотыкаются.
— Хорошо бы, но — вряд ли. Тесть мой как человек слова доброго не стоит, но как воевода… Получше меня будет.
Последнее признание зять выдавил из себя с некоторым трудом. Но уж врать себе-то и вовсе глупо, а правда редко бывает приятной.
— Если бог сподобит, побьет он и вогульский князьцов, и Кучумку-хана, и башкир изрядно примучает да обдерет. После тестюшки даже жидам добычи нету, всех похолопит, все заберет! Ничего, будет и у нас в доме праздник, уж я постараюсь…
Густое рейнское наконец-то добралось не только до желудка, но и до разума главы семьи, пригасив пламень сжигающего его изнутри гнева.
— Тебе бы, тятя, отдохнуть. День был тяжелый, а утро вечера всяко мудренее?
Звучно хмыкнув, родитель все же признал, что было бы неплохо малость отдохнуть от трудов праведных. Вздымая на ноги порядком уставшее и огрузневшее от вина и пирогов тело, он ворчливо распорядился напоследок: