— Отговоры твои — ни к чему. Я сказал уж: без тебя не побегу. Так что... всё в твоей воле. Тебе решать.
— Юрий, брось дуровать, — опять повысил голос Пётр. — Прошу тебя! Обо мне и речи быть не может, а тебя прошу... Как брат. Дурное ты вздумал дело, недостойное... Ты крест целовал, перед Богом клялся, что будешь верным... Не перед ним — перед Богом, Юрий!
— Неужто у Бога иных дел нет, как токмо запоминать человеческие клятвы? Вон сколико на земле людей, и все клянутся — по десяти раз на дню. Мыслимо ли их упомнить, даже всемогущему Богу?
— Знаю, ты недоверок, кощунник, но при мне, прошу тебя, не кощунствуй, — холодно, отчуждённо сказал Пётр. — Я всё могу стерпеть, токмо не богохульство.
— Да не кощунник я! — вскинулся возмущённо Юрий. — Не кощунник! Будь я им, я бы продал душу дьяволу и жил бескручинно, как живут все окрест меня... Как живёшь ты, братец мой единоутробный, наставляющий меня той же самой мудростью кощунных, что душа человеку дана, как собаке хвост! Вот и теперь ты понесёшь свою душу в заклад, и опять станешь жить бескручинно, коль с выгодой заложишь её! А ежели ещё сумеешь — не знаю уж как? — и беду отвести, спасти род, как ты говоришь, так и гордиться учнёшь!
— Вот ты как обо мне? — удивился Пётр. Не обиделся, только удивился, искренне, непритворно, как человек, который никогда ничего подобного не допускал. — И так ты думал всегда. Во всяком случае, давно уже думаешь так.
— Прости меня, Пётр! Видит Бог, я люблю тебя! Я жизнь готов отдать за тебя, но... Всё, что я сказал... Я не по злобе, Пётр.
— И как же тебе было тяжко всё сие время, — отозвавшись на сбивчивую, извиняющуюся скороговорку Юрия лишь рассеянным взглядом, горестно промолвил Пётр, додумывая вслух свою неожиданную и — это ясно было видно — очень взволновавшую его мысль. — Господи, кто же обрёк нас, разумных, словесных, на столь страшную муку — не разуметь друг друга? Мы точно в лесу: лише перекликаемся, аукаем... Дабы не отбиваться от других. Й лише сему ауканью и внимаем. Оно нам понятно, доступно, привычно... А всё прочее идёт мимо нас, властно ветер провевает. Отсюда и вражбы наши... Да, отсюда. Мы все, все друг другу враги, понеже не разумеем и не хотим разуметь душу ближнего своего, оттого и в наших, присных, душах извечный разлад и терзания.
— Ты хочешь сказать, что я не разумею тебя и потому сужу так?
— Ни ты не разумеешь меня, ни я — тебя. Что для меня твои душевные терзания? Блажь, дуровство, вычуры. А мои для тебя — бескручинное житьё. Так точно и с ним... Что для него наши возмущения, протесты? Токмо вражда, претыкания, козни! А для нас его крутость, жестокость — что она? Токмо крутость, токмо жестокость! Мы для него — израдцы, враги... Он для нас — тиран, дракула, злодей. Круг, который невозможно разомкнуть! Стена, которую никогда не разрушить!
— Человек и себя самого-то не больно разумеет... А уж чужая душа, давно и верно изречено, — тёмен бор. Нам не дано постичь сокровенную сущность чужой души, мы обречены, ты прав, обречены, оттого так часто и обманываемся... Прощаем там, где нужно осудить, и судим, где нужно оправдать. Ежели бы ты до конца уразумел, что он окрутник, злодей, ты бы не оправдывал его. Но ты сего не разумеешь... Иль, буде, мнишь, что злодейство как таковое — одно токмо мненье, как бы плод заблуждения нашего разума, плод нашего неразумения чужой души? А истинного злодейства и злодеев не существует?
— Он не злодей. Я разумею его... Я никого так не разумею, как его. Он не злодей.
— Кто же он тогда?
— Он государь, властелин. А мы — его подовластные. Не им так установлено... На то была вышняя воля. И ежели он требует от нас послушания, он требует его по праву. Оно також освящено свыше.
— Не послушания он требует! Он требует, чтоб мы отреклись от всего человеческого в себе! Он обращает нас в рабов, в ничтожных, презренных рабов! Что, на сие у него також есть право? Оно також освящено свыше? Молчишь?!
— Думаю, как ответить тебе... Да, я согласен с тобой, он жесток... Гнёт — не парит, переломит — не тужит. Но... опять повторю: он — государь, властелин. У него есть цель, правая цель — утвердить государство своё, добыть море... Ежели у нас будет море...
— Море?! — яростно вскрикнул Юрий. — Крови и слёз — вот какое у нас будет море!