Выбрать главу

— Нет, надо быть точным: что–то поймут, а что–то не поймут! — откликнулся хозяин. — Я не уступлю внукам своего права вершить суд, правду буду устанавливать я…

— Почему? — спросил Стеффенс, не скрыв изумления. — Разве им будет не так хорошо видно с их вышки, на которую поднимет их двадцать первый век?.. Оттуда наверняка будут лучше видны и наша правда, и наши заблуждения…

— Нет, им надо не подниматься на эту вышку, а опуститься с нее к нам! — отрезал Крайнов.

— Опуститься, чтобы ощутить вкус правды? — спросил Стеффенс, он дал себя втянуть в спор, убежденный, что правда на его стороне.

— Чтобы ощутить вкус… голода! — уточнил хозяин строго. — Сытый голодного не разумеет!..

Крайнова улыбнулась.

Дало о себе знать молчание, долгое и, по всему, нерушимое. Только булькала водка, которую разливал Крайнов; он был взволнован не на шутку, рука, разливающая водку, подрагивала.

— Я отнюдь не против того, чтобы самоцветы остались в России, — сказал наконец Стеффенс.

— И я не против!.. — ответствовал Крайнов, и сочувственная улыбка обежала сидящих за столом.

— Сегодня самоцветы, а завтра, упаси господи, и Рафаэль с аукциона пойдет… — уперлась испуганными глазами в мужа хозяйка, она–то понимала толк в Рафаэле.

— Ася, это не так нелепо, как тебе может показаться! — взглянул на жену Крайнов, взглянул не без гнева — этот разговор, видно, и крайновский дом не раз раскалывал надвое. — Когда ребенок твой валится от голодного обморока, пустишь с аукциона и Рафаэля… — он посмотрел на дверь, за которой находились дети, посмотрел сам и будто приковал к дверям взгляды других.

— Ты хочешь, чтобы я выбрала между Рафаэлем и Танечкой?.. — едва ли не крикнула Крайнова. — Ты об этом хочешь меня спросить?

— Есть вопросы, на которые нег ответа, — подал несмелый голос Стеффенс.

— Нет–нет, все вопросы имеют ответ!.. — воскликнул Крайнов и поднял глаза на жену, они все еще были полны гнева. — Допускаю, что наши дети дадут ответ и на этот вопрос…

— Вот именно, они–то разберутся в этом… — подхватила Крайнова, она вкладывала в слова мужа свой смысл.

— На этом и помиримся!.. — заметил Буллит, он выбрал подходящий момент, чтобы заявить о себе. — Поговорим о том, что можно назвать… злобой дня…

— Это что же такое… злоба дня? — спросил Край–нов, и серебристая струйка, повисшая над рюмкой Буллита, прервалась.

— Россия и королевская Швеция! — возгласила Крайнова. — Что может быть сегодня злободневнее!.. Кстати, Станислав Николаевич едет в Стокгольм!..

— Ася! — повысил глос Крайнов. — Нас же с тобой об этом не спрашивают?

— Спрашивают, спрашивают! — подхватил Буллит. — Этот секрет уже разгласила парижская «Тан»: вам поручено вернуть русское золото, переправленное в Стокгольм Керенским, так?

— Ну, вот видишь, Станислав, наши гости знают больше, чем мы с тобой думаем…

— Ася!..

— Но я, признаться, имел в виду не Стокгольм, когда говорил о злобе дня… — Буллит был великодушен и пришел на помощь Крайновой вовремя — хозяин дома воспротивился не на шутку. — Не о Стокгольме…

— Тогда… о чем? — спросил Крайнов мрачно.

— О Колчаке, например… — пояснил американец.

— Давайте выпьем, а уж потом поговорим о Колчаке! — сказал Стеффенс и, подняв рюмку с водкой, помедлил, дав понять, что сказал не все. — Я видел краем глаза ваших красивых детей. Мне они симпатичны. Настолько симпатичны, что я действительно передал бы им решение всех наших споров…

— Значит, адмирал Колчак?.. — Крайнов задумался, помрачнев. — Тут был у меня друг детства из Екатеринбурга, говорит: Колчак медлит с возвратом земли помещикам…

— Медлит? — переспросил Буллит. — Это как же понять? Почему медлит? Расчет?

— Расчет, конечно… — ответил Крайнов без большой готовности, видно, боялся категорических суждений.

— Какой… расчет? — осторожно спросил Буллит.

— Какой? — повторил вопрос Буллита хозяин. — Я скажу, но только чур, это всего лишь мое мнение, а я, как вы понимаете, нынче уже не военный, поэтому мнению моему невелика цена. — Он задумался. — Кто воюет на стороне красных? Рабочие города!.. Тверь, Ярославль, Иваново — Вознесенск, Владимир, как, разумеется, Москва и Петроград… Не только, конечно, города, но ядро — города!.. А кто такие колчаки?.. Казаки–станичники, а также коренные золотопогонники — золотопогонников со счетов не сбросишь!.. — он оглядел сидящих за столом, заметно притихших. Его стройный рассказ, быть может, явился и для него самого неожиданностью. — Кто берет верх и кто возьмет верх?

— В самом деле, кто? — подал голос Буллит. Хотел того Крайнов или нет, но подвел рассказ к самому значительному, кстати, и для Буллита значительному.

— А это как раз самое трудное! — вырвалось у хозяина. — Вот тот же Уральск: утром — белые, вечером — красные, утром — белые, вечером — опять красные… Как на весах, на каждой чашечке которых по фунту — равновесие, трагическое, я бы сказал, равновесие…

— Переведите, переведите, пожалуйста: трагическое равновесие!.. — произнесла хозяйка, обращаясь к Цветову, и с откровенным восхищением взглянула на мужа, она уже простила ему Рафаэля.

— Но есть сила, способная нарушить… равновесие? — спросил Буллит, его мысль неотступно следовала за Крайновым.

— Есть, конечно.

— Какая?

— Мужик русский… — Крайнов улыбнулся, будто бы все сказанное было и для него неожиданностью. — Тот, кто сумеет склонить его на свою сторону, окончательно склонить, за тем и победа!..

— А мужик, он понимает это?

— Наш мужик — голова, он все понимает!

— И что?

— У России вон сколько лесов — мужик и переселился в леса, дезертировал!

— Не хочет идти в армию… белую?

— Нет, почему же, и в красную не хочет, но идет — боится остаться без земли…

Буллит замер, опустив глаза, его лицо изобразило усталость.

— Но золотые погоны у Колчака, а это, значит, и выучка, и знание стратегии, и опыт?

— Опыт — категория преходящая! — ответствовал Крайнов. — Когда это война гражданская да к тому же длится годы, опыт становится достоянием не только военных.

— Генерала бьет в открытом бою клерк заурядный или такой же заурядный молотобоец?

Крайнов не торопился с ответом, у него было искушение сказать «бьет!», однако в этом была бы уже симпатия к одной из сторон, а он хотел выдержать характер до конца.

— Да, бывает и так… — ответил хозяин, пораздумав. — Не без этого! — добавил он.

— Переведите, пожалуйста: не без этого! — устремила на Сергея свои серо–синие глаза Крайнова.

— Поэтому кроме этих двух фронтов — красные, белые — есть еще третий фронт, — сказал хозяин.

— Мужик?

— Да, мужик, — согласился Крайнов. — И тут каждая из сторон сильна в той мере, в какой ее принципы позволяют ей не пренебречь правдой…

— Каким образом?

Крайнов точно запнулся на миг — то, что он хотел сказать сейчас, требовало раздумий основательных.

— Ася, принеси, пожалуйста, газету, которую оставил Вольский… — произнес он наконец и, дождавшись, когда жена покинет комнату, добавил: — Тут Саша Вольский, однокашник мой, приволок листок, который слепили колчаковские мудрецы под видом газеты советской, — он принял из рук жены просторный газетный двухполосный лист. — Вот видите… «Рабочий край» — газета Иваново — Вознесенского Совета… Все тут на своих местах: и дата, и издатель, и адрес редакции, кроме вот этого аншлага… Нет, вы не туда смотрите, вот здесь… Переведите, пожалуйста!

Газета легла поверх стола и всего, что на столе поместилось. Угол газетного листа был отхвачен, видно, пошел лихому молодцу на «козью ножку», другой прожжен — не иначе газета шла трудными путями в крайновский дом… Цветов смотрел на газетный лист и глазам своим не верил. Вот так, черным по белому: «Генерал Мамонтов на Поклонной горе — ждет ключи от Москвы!» Заметка, подпирающая аншлаг, сообщала подробности: «Новая волна восстаний в больших русских городах. Белые ворвались в столицу. Генерал Мамонтов, ожидая ключей от Москвы, расположился на том самом выступе Поклонной горы, где ожидал русских челобитчиков Наполеон». Цветов закончил переводить немудреную заметку, сложил вчетверо газетный лист. Газета была напитана запахом жженой бумаги и, пожалуй, сыростью, казалось, комната, в которой лежала газета, давно не топилась.