— Ватагу, сказал? Уж не разбойник ли ты, которого Кудеяром звали?
— Был. И твоим пушкарем под Казанью тоже был, почему и люблю храм Покрова, что на Рву.
— Лепота, — вздохнул Грозный.
— Нетленная лепота, — согласился Василий. — Именем твоим, царь, на Руси во веки веков детей пугать будут, а на ту красоту — молиться, пока Русь стоит.
— Кудеяр, значит, — сказал Грозный: ему не понравилось, что не он разговор ведет.
— Был. Да невмоготу стало, и сон ушел от меня.
— А сейчас спишь?
— Аки младенец, государь. И сны ангельские снятся.
— А я не сплю, — вздохнул Иван Васильевич. — Собаки да мётлы в забытьи видятся. Чего метут, что вынюхивают?..
— И во спасение свое решил ты, что крамолу. Но не пришел к тебе сон целительный, и опричнину ты разогнал. Кого — в монастырь, кого — на дыбу, кого — на плаху. Сам рожаешь и сам роженое глотаешь, аки змея — хвост собственный. И катится по Руси колесо кровавое, а за кем катится, знаем только мы с тобой.
— Мы?..
— Ты — злым умышлением, я — помыслом Божиим, государь. Известно мне стало, что ездил ты в Суздаль, в Покровский монастырь, где и отслужил панихиду на детской могилке. Стало быть, верил, что первая жена великого князя Василия, отца твоего, Соломония Сабурова, мальчонку родила.
— Пуста могилка та.
— А слух пошел, будто князья Суздальские того мальчонку спрятали, а в могилку его куклу положили. И ты, государь, этому однажды поверил и веришь до сей поры. И до того испугался, что велел всех князей Суздальских под корень извести.
— Замолчи, раб!..
— Лжи бояться надо, а не правды, — укоризненно вздохнул Василий. — Лжа и человека, и царство разъедает, как ржа железо. Но единожды испугавшийся страху обречен. И толкал тебя страх твой на все зверства твои. Как прослышишь, будто брата твоего где видели, так и мчишь туда лютовать да свирепствовать. А злые люди страхом твоим пользовались, с другими свои счеты сводя. Игрушкой ты стал, царь, в чужих руках игрушкой. А мнишь себя самодержцем.
— Уж не ты ли братец мой? — усмехнулся Иван Васильевич.
— Юродивый царь да блаженный брат — даже для Руси многовато.
Размахнулся тут царь Иван Васильевич и что силы было ударил Блаженного по худой, одной кожей обтянутой щеке.
И вышел, хозяйку оттолкнув и дверью громыхнув.
Царь Иван Васильевич то ли на богомолье, то ли по делам многотрудным отъехал, до весны-красны отсутствовал. А приехав, спросил первым делом, не видел ли кто Василия Блаженного. Побежали тут приказчики с дьяками да глашатаи с приставами, поголосили и на Кремлевских площадях, и на Красной, а доложили, что никто Блаженного не видел аж с Великого поста. И мраком подернулся лик государев.
— Знать, призвал Господь Блаженного всея Москвы. — Так и сказал, говорят.
А на другой день доложили, что вдова стрелецкая, именем Акулина, упрямо к нему пробивается.
— Сюда ее!..
Приволокли в саму Грановитую палату, на узорчатый пол бросили.
— Все вон!.. — закричал государь.
Все враз выкатились, задами пятясь. А Иван Васильевич к вдове подошел, с пола поднял:
— Жив ли Василий?
Жив, государь. Не вели казнить, только с твоей царской пощечины и до сей поры встать не может. Просил тебя, царь-государь, к нему с кузнецом пожаловать.
Пожаловал государь с кузнецом и с Малютой. Так втроем в горницу и вперлись.
Лежал Василий белее рубахи и прозрачнее июньского облака. Легкий, как душа безгрешная. Улыбнулся царю через великую силу, сказал:
— Пусть кузнец с Малютой во дворе обождут. Пока мы с тобой, царь Иван, в остатний раз побеседуем.
Грозный государь всех за дверь выставил, подсел к Василию.
— Синодик повелел составить?
— Составили уж.
— Меня в него впиши. Все одно убьешь.
— Зачем? Ты мне живой любопытнее. Лекаря своего пришлю.
— Лекарь от смертных мук не избавит. Победит татарин в душе твоей, стало быть, и убьешь.
— Какой татарин? Говори да не заговаривайся, блаженный!..
— Ох, темна душа твоя, Иван, дочерна темна, — вздохнул Василий. — И во тьме той двое дерутся, вижу их. Русский витязь с татарским богатырем в смертной схватке сошлись. Когда витязь побеждает, светлеет душа твоя, когда богатырь — тьма сгущается.
— Нет татарской крови во мне, — нахмурился Грозный. — Греческая есть, литовская есть, а...
А битву на реке Ворскле помнишь? Разгромили тогда татары литовцев, и великий князь их Витовт в леса бежал. Три дня один бродил по чащобам, пока вольного казака Мансура не встретил. Спас его вольный казак, за что получил от Витовта урочище Глину и титул княжеский.