В парадных апартаментах петровских дворцов приходилось вывешивать специальные правила для новых графов и князей: «…не разувся с сапогами или башмаками, не ложиться на постели». Светлейший князь и фельдмаршал Меншиков мог за обедом поколотить прусского посла (после чего обе стороны принесли друг другу обычные извинения); природные Рюриковичи, князья Михаил, Григорий и Осип Ухтомские считали возможным промышлять разбоем на большой дороге: «Для чего де не ехать, я де теперь человек не богатый», пояснял один из них на допросе{142}.
Известный историк второй половины XVIII века И. Н. Болтин, сравнивая просвещенную екатерининскую эпоху с прошедшими временами, отмечал, что до середины столетия «по деревням и в городах от столиц отдаленных никакое собрание не проходило без пьянства; не знали другой забавы, другого увеселения, кроме как пить…»{143} Именно в XVIII веке, появились помещичьи гаремы, слепое преклонение перед западной модой и демонстративные увеселения с обязательной и обильной выпивкой. В результате, по словам другого историка и публициста XVIII в. М. М. Щербатова, «пьянство, роскошь, любодеяние и насилии место прежде бывшего порядку заступили».
Реформы существенно изменили быт российского дворянства, сделали его более открытым, парадным, что, в числе прочего, привело к увеличению потребления спиртных напитков — как традиционной водки, так и широко ввозимых с этого времени в Россию вин, несмотря на их дороговизну. Для сравнения можно привести цены на продовольствие в Москве 50 —60-х гг. XVIII века при тогдашнем прожиточном минимуме в 8 —10 рублей в год (зарплата рабочего на полотняной мануфактуре в первой половине XVIII в. составляла в зависимости от квалификации 10–20 рублей в год):
бутылка импортного вина 1–4 руб.;
пуд ржаного хлеба 26 коп.;
пуд масла 2 руб.;
пуд говядины 12 коп.;
пуд икры 2 руб. 80 коп.
теленок 2 руб. 20 коп.
ведро водки (12,5 кг)
2 руб. 23 коп.
Пример и в этом случае подавал сам император, в обиходе которого смешивались традиции старины и новомодные напитки: «При благословении пили на первое вино, на второе сек, на третье ренское, на четвертое пиво, на пятое мед, у ворот ренское», — описывал царь в 1703 г. возлияния при осмотре Ораниенбурга. Ему, правда, приходилось использовать водку и с благими целями: в 1724 г. он выделил 400 руб. для угощения посетителей в первом русском музее, Кунсткамере — лишь бы заходили! Но если отец Петра лишь в редких случаях позволял себе во дворце пошутить со своими боярами (в 1674 г. он «жаловал духовника, бояр и дьяков думных, напоил их всех пьяными»), то сам он уже превратил свои развлечения в демонстративные зрелища.
Выдающийся дипломат петровской школы Андрей Артамонович Матвеев с равным интересом знакомился с государственными и научными учреждениями Франции и с необычной для московских традиций свободой застольного обхождения на званом обеде у министра иностранных дел, о чем счел необходимым рассказать соотечественникам: «Питья были редкия же — француския, итальянския, осдбливо при заедках, как обычай есть Франции ставить бутельи или суленки в серебреных передачах на стол и самим наливать по своему произволу, как французы не меньши той манеры в питье иных народов, и самыя дамы их употребляют, О здоровье при том, как и при иных во Франции столах, мало пьют, разве кто кого поздоровает, тогда должен тоже отдать, А кроме того, пили всякой по произволу своему, без всех чинов и беспокойств, и неволи в питье отнюдь ниже упоминается»{144}. Похоже, русского посла явно удивляло отсутствие принудительных тостов.
В России же внедрение европейского политеса шло иначе. Вечеринки в гостях у царского любимца Лефорта, по воспоминаниям умного и наблюдательного мемуариста князя Бориса Куракина, выглядели так:»… началось дебошство, пьянство так великое, что невозможно описать; что по три дни запершись в том доме бывали пьяны, и что многим случалось оттого помирать. И от того времени и по сие число и доныне пьянство продолжается, и между великими домами в моду вошло». Подобные «увлечения» как характерную черту того времени отмечал князь М. М. Щербатов в памфлете «О повреждении нравов в России»: «Вины дорогия и до того незнаемые не только в знатных домах вошли в употребление, но даже и низкие люди их употреблять начели, и за щегольством считалось их разных сортов на стол подавать»{145}.
Император и здесь действовал с размахом. По праздникам Петр и его жена Екатерина лично поили солдат и офицеров гвардейских полков. Для двора и раньше приобретали в Архангельске импортные вина («романею» и «ренское») на несколько тысяч рублей в год. Попытки завести собственное виноделие европейского уровня не удались: приглашенные на «чихирную фабрику» в Астрахань французские и венгерские мастера докладывали, что из местного сырья «вина против иностранных делать они не могут для того, что земля тамошняя солона…» Тогда Петр начал массовые закупки особо полюбившихся ему венгерских вин партиями по 200–300 бочек. Впрочем, жаловал он и водку; супруга всегда старалась обрадовать мужа посылкой к нему штофа-другого какого-нибудь особо ценного «крепыша».
Все эти импортные и отечественные напитки лились рекой на петровских празднествах, из которых самыми знаменитыми стали заседания «Всешутейшего и всепьянейшего собора»; в его шутовской иерархии сам Петр занимал должность протодьякона. Эту странную коллегию во главе с доверенным лицом Петра Никитой Зотовым составляли, по словам современника, «величайшие и развратнейшие пьяницы; но между ними есть некоторые из хороших фамилий. Коллегия эта и глава ея, так называемый князь-папа, имеют свой особый устав и должны всякий день напиваться допьяна пивом, водкой и вином… Поводом к учреждению ея царем был, говорят, слишком распространившийся между его подданными, особенно между знатными лицами, порок пьянства, который он хотел осмеять, и вместе с тем предостеречь последних от позора… Но другие думают, что царь насмехается над папою и его кардиналами, тем более, что он, как рассказывают, не щадит и своего духовенства, приказывая ежегодно, перед постом, исполнять одну смешную церемонию»{146}.
Недоумения очевидца вполне были понятны и потомкам, также пытавшимся объяснить причину появления такого «собора» из испытанных обжор, пьяниц и шутов. Они полагали, что царь специально поил гостей, чтобы заставить их проговориться о своих намерениях, или стремился создать исправительное заведение для проштрафившихся придворных, или пытался высмеять католическую церковь. Скорее всего, в той или иной степени все эти соображения имели место. Примечательно и то, что во главе «собора» постоянно стояли близкие Петру люди, наделявшиеся особыми полномочиями: главы политического сыска (Ф. Ю. Ромодановский) или финансового контроля (Н. М. Зотов).
Но несомненно и то, что разгул и безобразия, сопровождавшие каждое заседание «собора», намеренно бросали вызов общественным приличиям, освященной веками старине, как и пародия на церковные обряды с шутовским «евангелием» — футляром для склянок с водкой, «крестом» в виде скрещенных трубок и придуманными самим Петром церемониями вроде поставления в 1718 г. нового князь-папы Всепьянейшего собора: