Артикул 42. Понеже офицер и без того, который в непрестанном пьянстве, или протчих всегдашних непотребностях найден будет, от службы отставлен, и его чин другому годному офицеру дан имеет быть.
Артикул 43. Когда кто пьян напьется, и в пьянстве что злого учинит, тогда тот не токмо, чтоб в том извинение получил, но по вине вящщею жестокостию наказан быть имеет.
Толкование. А особливо, ежели какое дело приключится, которое покаянием одним отпущено быть не может, яко смертное убивство и сему подобное: ибо в таком случае пьянство никого не извиняет, понеже он в пьянстве уже непристойное дело учинил…
Артикул 106. Когда город приступом взят будет, никто да не дерзает грабить, или добычу себе чинить, или обретающимися во оном питьем пьян напитца прежде, пока все сопротивление престанет, все оружие в крепости взято, и гарнизон оружие свое низположит, и квартиры салдатам розведены, и позволение к грабежу дано будет: под опасением смертной казни»{154}.
Что же касается поведения остальных подданных, то и по отношению к ним порой издавались указы, которые призывали к умеренности — прежде всего, исходя из фискальных соображений. Так, в 1706 г. кабацких целовальников обязывали «смотреть, чтобы тех вотчин крестьяне на кабаках пожитков своих не пропивали для того, что во многих вотчинах являлись многие в пьянстве, пожитки свои пропили, и его государевых податей не платят; а те деньги за них, пропойцев правят тех же вотчин на них, крестьянех».
«Питие здоровья». Однако начавшаяся война и первые преобразования требовали все больших средств. Среди прочих способов получения денег Петру уже в 1700 г. анонимно (в «подметном письме») советовали «из своей государевой казны по дорогам везде держать всякие харчи и построить кабачки так же, что у шведов, и в том великая ж будет прибыль».
В только что основанном Петербурге в 1705 г. близ «Невской першпективы» открылся первый кабак «кружало»; к середине столетия их было в новой столице уже больше сотни на 90 000 населения. Но кабак, или питейный дом, обслуживал прежде всего «чернь». В столицах прежние питейные заведения для простонародья уже не могли соответствовать запросам более «чистой» публики. К тому же развитие промышленности и торговли требовало условий для городской публичной жизни: необходимы были пристанища для приезжих, места для общения и деловых встреч. Вместе с петровскими реформами в повседневную жизнь россиян входит и «трактир» (слово пришло к нам из латыни через польский язык) или, как его еще называли в столицах, «вольный дом», в котором наряду с выпивкой посетителям предлагалась и еда; в нем можно было более цивилизованно провести время с друзьями.
Указ 1719 г. разрешал иностранцу Петру Тилле завести на Васильевском острове Петербурга «вольный дом» «таким манером, как и в прочих окрестных государствах вольные дома учреждены, дабы в том доме иностранное купечество и здешние вольных чинов люди трактировать могли за свои деньги». Так появилась и заведенная по западноевропейскому образцу «австерия четырех фрегатов», куда любил заходить сам Петр. Вслед за ним в новой столице появились «вольные дома», винные «ренсковые погреба» (торговавшие иностранными, «рейнскими» винами. — Авт.) и прочие заведения, продававшие спиртное на вынос и распивочно с 7 часов утра до 6 вечера. Власти стремились по возможности избавить новые заведения от кабацких традиций прошлого и издавали указы о запрещении продажи вина в долг или под залог вещей или одежды.
Продукцию для питейных заведений Петербурга поставляли основанные здесь же «для варения пива во флот голандским манером». пивные и водочные заводы{155}. В самый разгар Северной войны в 1705 г. Петр сначала отдавал предпочтение откупному порядку кабацкой торговли; случалось, что в те времена откупом даже награждали — например, за пребывание в плену. Затем царь решил отменить прежний порядок и ввести полную государственную монополию и на производство и на продажу водки. Указы 1708–1710 гг. запретили всем подданным — в том числе, вопреки старинной традиции, и дворянам — всякое винокурение для домашних нужд. По мысли законодателя, отныне население должно было утолять жажду исключительно в казенных заведениях, обеспеченных «добрыми питьями». У «всяких чинов людей» предполагалось конфисковать перегонные «кубы». Возможные нарушения пресекались с помощью традиционного российского средства — доноса: у «утайщиков» отбиралась половина всего имущества, четверть коего полагалась благонамеренному доносителю{156}.
Но попытка провести в жизнь этот план тогда не удалась даже непреклонной воле Петра. Бессильными оказались и обычные для той эпохи меры устрашения, вроде ссылки или «жесточайших истязаний». Казенная промышленность не могла так быстро нарастить мощности, чтобы заменить частное производство; а провинциальная администрация была не в состоянии да и не очень старалась проконтролировать все дворянские хозяйства. Их хозяева курили вино и для себя, и для подпольной продажи на сторону, и — с гораздо меньшим риском для сбыта — собственным крестьянам по цене ниже казенной. Дотошный ганноверский резидент Вебер отметил, что «только из одного посредственно зажиточного дома» продано было таким образом за год столько водки, «что причинило убытку царским интересам по крайней мере на 900 руб, из чего уже можно судить, что должны получать знатнейшие и обширнейшие господские дома»{157}.
В итоге власть должна была отступить. После провала попытки конфискации перегонных «кубов» правительство столь же неудачно пробовало их выкупить; после этого последовал новый указ 1716 г., разрешивший «всяких чинов людям вино курить по-прежнему про себя и на подряд свободно» при условии уплаты особого промыслового налога с мощностей аппаратов.
«Января 28 дня 1716 года. Великий государь царь и великий князь Петр Алексиевич всея Великия и Малыя, и Белыя России самодержец указал по имянному своему великаго государя указу во всем государстве как вышним, так и нижним всяких чинов людем вино курить по прежнему про себя и на подряд свободно с таким определением, дабы в губерниях генералам-губернаторам и губернаторам, вице-губернаторам и лантратам, объявя доношениями, кто во сколко кубов и казанов по-хочет вино курить, и те кубы и казаны привозить им в городы к губернаторам, а в уездех — к лантратам, и оные, осмотря, измеряв их верно осмивершковое ведро (во сколко какой будет ведр), заклеймить. И для того клеймения сделать клейма цыфирными словами, сколко в котором кубе или казане' будет ведр, таким числом и клеймо положить, чтоб после клейма в тех кубах не было неправые переделки и прибавки ведр. И, заклеймя, положить на них с той ведерной меры сбор: со всякого ведра (хотя где не дойдет или перейдет, то с полнаго числа) по полуполтине на год. И тот сбор числить к питейному сбору. А сколко в которой губернии оного сбору будет положено, о том в канцелярию Сената присылать губернаторам ведомости. А при объявлении оных кубов и казанов имать у помещыков, а где помещыков нет у прикащиков и у старост скаски под жестоким страхом, что им в тех кубах вино курить про свои нужды или на подряд, а другим никому, и крестьянам своим на ссуду из платы и без платы не давать, и вина отнюдь не продавать и ни с кем не ссужатся. А не явя и не заклеймя кубов и казанов, по тому ж вина не курить и незаклейменых кубов и казанов у себя не держать. Того всего лантратам всякому в своей доле смотришь накрепко, чтоб, не явясь, и кроме клейменых кубов и казанов никто вина не сидели, и клейменых на ссуду не давали. А ежели у кого за своими домовыми росходы вина будет в остатке, и тем людем по своему желанию отдавать на кружечные дворы с уговором в цену. А буде кто сему его великаго государя указу учинитца противен, и с таких брать штрафу. Кто для винного куренья даст кубы и казаны на ссуду, с тех за всякую отдачу взять штрафа по пяти рублев; а кто учнет вино продавать, с тех людей — по пятидесяти рублев»{158}.