Лишь в исключительных случаях сведения о злоупотреблениях доходили до высоких инстанций, и тогда делу давался ход. Так, только по прямому предписанию министра финансов Е. Ф. Канкрина пермскому губернатору началось следствие о злоупотреблениях местных чиновников во главе с самим надзирателем питейного сбора, требовавшим себе по рублю с каждого проданного в губернии ведра; при этом министр доверительно просил губернатора не привлекать к расследованию местную полицию. Прибывшие из Петербурга чиновники путем «подсыла» (контрольных закупок) и последующих показаний под присягой местных обывателей, мастеровых и солдат, установила многочисленные факты нарушений. Но это нисколько не смутило надзирателя и его подчиненных, в свою очередь обвинивших проверявших в провокации и сборе показаний «не заслуживающих доверия лиц», что к тому же вызвало народные волнения. В итоге дело завершилось полным поражением приезжих контролеров., которым их же начальство приказало вернуться{203}.
Питейные доходы в последние годы царствования Александра I (1801–1825 гг.) неуклонно снижались{204}. В начале нового правления тот же Канкрин, опытный и трезвый экономист, подал Николаю I (1825–1855 гг.) специальную записку с оценкой достоинств и недостатков всех известных способов продажи алкоголя, в которой признавалось, что никакими иными бюджетными источниками заменить ее невозможно, ибо «ни один из них не может дать столько, сколько дает казне питейный доход». Канкрин полагал, что введение свободной продажи спиртного с уплатой акцизного налога было бы оптимальным шагом, но считал ее невозможной именно в условиях российского уровня культуры населения и повальной коррупции в среде чиновничества. К тому же допустить равенство возможностей в этой сфере предпринимательства было нежелательно, а послабления благородному сословию неизбежно вызвали бы недовольство. Собственно казенная продажа, по мнению Канкрина, себя безнадежно скомпрометировала и к тому же имела еще один принципиальный порок: в этом случае «все злоупотребления по сей части обращаются непосредственно в упрек правительству». В итоге министр вынужден был признать преимущества откупной системы в надежде, что сравнительно небольшое количество питейных домов и несомненная дороговизна напитков будут способны «уменьшить в массе пьянство»{205}.
Таким образом, потерпев поражение в деле увеличения казенного влияния на торговлю спиртным, российское правительство, можно сказать, махнуло рукой на последствия неограниченной откупной системы продажи водки. Во всяком случае, с 1827 г. мы не наблюдаем каких-либо ограничений на продажу крепких напитков откупщиками в казенных кабаках. Откупные поступления (вместе с другими питейными сборами) твердо вышли на первое место среди государственных доходов, требуя при этом минимальных расходов на сборы: победившие на торгах откупщики обычно вносили залог, а затем помесячно всю сумму откупного платежа. Государственный казначей Ф. А. Голубев указывал, что ни один налог «не поступает в казну с такой определительностью, исправностью и удобностью, как откупной, который, повсюду поступая по известным числам каждый месяц, облегчает тем самым выполнение правительственных расходов»{206}. Неуклонное увеличение притока кабацких денег в казну было обеспечено:
1825 г. — 19 554 600 руб.;
1850 г. — 45 015 500 руб.;
1859 г. — 80 137 700 руб.
Провал государственной монополии и восстановление в полном объеме откупной системы были вызваны неспособностью правительства контролировать местную администрацию при полном отсутствии возможности какого-либо общественного на нее воздействия. Сказалась и слабость казенной промышленности, в то время как мощное дворянское винокуренное производство сохраняло свои привилегии и его продукция нелегально, но успешно конкурировала с худшей по качеству казенной водкой.
Злоупотребления сделались настолько очевидными, что все публичные заявления — например, о необходимости регламентации порядка торговли — или обвинения в «примеси в питие дурмана» или в незаконном превышении квоты домашней выгонки оставались пустым звуком. Гораздо большей популярностью пользовались указы о разрешении изготавливать коньяки и ликеры «на манер французских»{207}. Виновными в пьянстве объявлялись сами пьющие. В 1822 г. Александр I утвердил один из наиболее жестоких крепостнических указов своего царствования, по которому помещики получили право «за пьянство и другие предерзостные поступки, причиняющие им беспокойство», ссылать своих крестьян в Сибирь.
Последующая отмена монополии вполне укладывалась в рамки нового правительственного курса на отказ от каких-либо реформ и быстро восстановила архаичную, но отлаженную систему откупной торговли. Она представляла немалые удобства отсутствием казенных расходов, а также тем обстоятельством, что отныне во всех злоупотребления по питейной части уже нельзя было упрекать правительство. Надо признать, что в иных случаях верховная власть была менее щепетильной; так, императорский кабинет, ведавший личным хозяйством самодержца, занимался выпуском игральных карт в России, и царь получал свою долю дохода от азартных игр.
С другой стороны, прямое или косвенное участие в откупах купцов из вчерашних крестьян или представителей благородного сословия при деловой хватке гарантировало верный доход. «Оставленная за собою стотысячная поставка дала мне барыша более 75 коп. на ведро; и таким образом получил я с завода в первый год моего хозяйничания около ста тысяч дохода. Это значительно исправило положение моих финансов, которые были шибко потрясены покупкою имения, и дало мне возможность предпринять в хозяйстве разные нововведения и улучшения»{208}, — вспоминал о своем «откупном» прошлом известный общественный деятель пореформенной России А. И. Кошелев.
В дальнейшем питейное дело неуклонно набирало обороты. Росло количество заводов, а питейные доходы казны прочно заняли первое место среди прочих поступлений и к 1859 г. составили 80 137 700 руб., т. е. 38 % бюджета{209}. Российскому обывателю днем и ночью (торговать по ночам разрешалось распоряжением министра финансов 1838 г.{210}) в любом людном месте был гарантирован кабак или раскинутый полотняный шатер в виде колокола, украшенный вверху елкой, где всегда можно было получить чарку водки; отсюда в народе и укоренилось выражение «зайти под колокол» или «к Ивану Елкину».
Единственным из государственных деятелей той эпохи, принципиально выступавшим против откупной системы, был экономист адмирал Н. С. Мордвинов. В 1837 г. он подготовил для царя специальную записку об ограничении откупов и опыте работы уже получивших распространение в Европе и США обществ трезвости. Николай I записку прочитал и, по признанию самого Мордвинова, «вполне признавая справедливость всего в оной изложенного, изволил, однако, отозваться, что приступить к мерам об искоренении пьянства в России весьма затруднительно…»{211} Император предпочел отступить без решения проблемы так же, как он поступил при обсуждении другого острейшего для страны вопроса: о судьбе крепостного права. Единственным «питейным» новшеством в николаевскую эпоху оказался указ 1834 г. о разрешении продажи спиртного в закупоренной посуде (по желанию покупателя и за особую плату), что способствовало переходу к более цивилизованной магазинной торговле вином.