Именно в это время пьянство осознается обществом как общенациональная проблема, широко обсуждаемая и в печати, и в Государственной думе. Тогда был накоплен весьма важный и положительный, и отрицательный опыт антиалкогольного движения, который, к сожалению, не учитывался инициаторами позднейших трезвенных кампаний конца 20-х гг. и 1985–1987 гг.
Тогда же была начата и серьезная научная работа по исследованию специфики «русского пьянства», т. е. отечественных представлений и норм потребления спиртного с целью выработки соответствующих практических рекомендаций.
Глава 4
МИФ И РЕАЛЬНОСТЬ РУССКОГО ПЬЯНСТВА
Будь ты проклято, анафемское, но все-таки много в тебе было своеобразной поэзии, уюта и прелести закостеневшего, сложившегося быта.
Русские и «немцы». В записках иностранцев, в разное время посещавших Россию, всегда находилось место для характеристики непривычных для западного человека обычаев, традиций, быта русских людей. Заезжих «немцев» удивляло многое: и огромная, почти священная власть царя, и необъятные территории, населенные разными народами, и чуждый быт. Удивление, а порой и неприятие чужого образа жизни вызывалось и военными столкновениями, и религиозной нетерпимостью, и — в числе прочих причин — встречей с иной культурой.
Столетия относительной изоляции и постоянной борьбы за сохранение национальной государственности привели к глубинным изменениям в социальной структуре общества и его отношениях с властью. Итогом такого развития было ослабление тех элементов (сословных корпораций, независимых городских общин, правовых традиций), которые на Западе в это же время активно участвовали в создании институтов и связей гражданского общества, ограждавших индивидуальную и общественную жизнь от произвола или жесткой регламентации со стороны власти.
Развитая городская культура средневекового Запада и его более динамичная общественная жизнь формировали иную среду общения людей, в которой кабачок, таверна, кафе становились неотъемлемым элементом нормальной повседневной жизни свободного человека и его земных забот, в рамках средневековых традиций (для стран Средиземноморья) винопотребления:
писал на рубеже XIII–XIV веков итальянский поэт Чекко Анджольери. Таверна и кафе не были связаны — по крайней мере прямо — с государственным фискальным интересом; они становились естественными центрами притяжения сложившихся общественных групп: солдат, студентов, разбойников, купцов, бюргеров.
В России неразвитость или отсутствие бюргерского и рыцарского «коммунализма» оборачивались вмешательством государства в процесс формирования сословий и их «служебной» зависимостью: все социальные слои и группы исполняли определенные обязанности и занимали определенное место в общественной иерархии, закрепленное в законодательстве. Свое место в этой системе занимал и «государев кабак», предназначенный отнюдь не для непринужденного общения подданных.
Особенности истории и политической судьбы страны во многом повлияли на формирование иного типа личности по сравнению со свободным индивидом с его неотчуждаемыми правами, постепенно утверждавшимся на Западе начиная с эпохи Возрождения и Реформации. Поэтому с легкой руки посещавших Россию иностранцев в Европе появилось представление о «загадочной русской душе», одним из основополагающих элементов которой считалось неумеренное потребление спиртного.
Так полагали не только итальянцы, представители традиционного для Южной Европы типа потребления виноградного вина, о которых речь шла в первой главе. Первый побывавший в России в 1553–1554 гг. англичанин, капитан Ричард Ченслер, также доложил в своем отчете, что «ни в одной стране не бывает такого пьянства»{250}.
Наиболее полным и типичным для подобного рода суждений может служить свидетельство секретаря голштинского посольства в России ученого Адама Олеария, который несколько раз в 30-х гг. XVII века посещал Россию, а затем написал подробную и интересную книгу о ее жителях. В работе Олеарию помогало хорошее знание русского языка, и поэтому он смог подметить очень любопытные бытовые черты; в том числе в книге можно найти и описание русского кабака с его обитателями, и даже тщательно отобранную коллекцию русских ругательств. Вслед за другими иностранцами автор утверждал, что Россия наиболее пьющее государство в мире: «Порок пьянства так распространен у этого народа во всех сословиях, как у духовных, так и у светских лиц, у высоких и низких, мужчин и женщин, молодых и старых, что если видишь по улице там и сям пьяных, валяющихся в грязи, то не обращаешь на них внимания, как на явление самое обычное»{251}.
Сочинение Олеария быстро стало своего рода штампом восприятия России просвещенным европейцем. Спустя 100 с лишним лет знаменитый прусский король Фридрих II полагал, что русский народ «тупоумен, предан пьянству, суеверию и бедствует»; а через 200 лет французский путешественник маркиз Астольф де Кюстин передавал свои впечатления почти теми же словами: «Величайшее удовольствие русских — пьянство, другими словами — забвение. Несчастные люди! Им нужно бредить, чтобы быть счастливыми…»{252} Как видим, совпадения оценок разительны.
Подобных свидетельств за 300 лет можно привести великое множество. Устойчивость подобных мнений любопытна еще и потому, что многие европейские страны сами переживали в XVI–XVII столетиях своеобразный алкогольный бум, вызывавший негодование просвещенных современников. Повальное пьянство соотечественников заставило вдохновителя немецкой Реформации Мартина Лютера заявить в 1541 г.: «К прискорбию, вся Германия зачумлена пьянством; мы проповедуем и кричим против него, но это не помогает… Наш немецкий дьявол — добрая бочка вина, а имя ему — пьянство»{253}.
Не менее острой была и ситуация в Англии XVIII века, где дешевый джин быстро вытеснил из употребления дорогой ром и импортную виноградную водку.
Производство джина стремительно выросло к середине столетия (с 3,5 миллионов галлонов до И миллионов) и стало подлинным национальным бедствием. В Лондоне на каждых 400 жителей приходилось по кабаку, а смертность в два раза превышала рождаемость. Полотна Уильяма Хогарта («Переулок джина», «Предвыборный банкет») запечатлели эту эпоху в жизни доброй старой Англии, где «пьянствовали и стар и млад, притом, чем выше был сан, тем более человек пил. Без меры пили почти все члены королевской семьи, за исключением самого короля. Считалось дурным тоном не напиться во время пиршества». В те времена журналы помещали карикатуры на обжору и пьяницу наследного принца. Сам глава правительства в 1783–1806 гг. Уильям Питт Младший мог заявиться пьяным на заседание парламента, и про него же газеты сообщали, что после очередного приема премьер-министр «шатался подобно его собственным законопроектам»{254}.
Порок бичевали публицисты, а правительства безуспешно пытались (как это было в Англии в 1736 г.) противопоставить ему административные, меры. Очевидно, что нищета, социальные потрясения точно так же, как в России, стимулировали потребление спиртного, и далеко не в самых корректных формах. Да и европейские королевские дворы эпохи «старого режима» представляли собой отнюдь не богоугодные заведения: достаточно вспомнить юных наложниц из Оленьего парка Людовика XV или пиры польского короля Августа II, где гостей взвешивали до и после застолья. «Данашу я вашему высочеству, что у нас севодни все пияни; боле данасить ничево не имею…» — докладывала в 1728 г. из столицы голштинского герцогства Киля фрейлина Мавра Шепелева своей подруге, дочери Петра I Елизавете о торжествах по случаю рождения у ее сестры сына, будущего российского императора Петра III.