К присланным статистическим данным статкоры добавляли и свои личные наблюдения и оценки. Из них, в числе прочего, можно увидеть, что в деревне местами еще сохранился, несмотря на все революционные бури, традиционный крестьянский уклад, где праздники и гуляния подчинялись древним традициям. Так, из Вологодской губернии шли сообщения:
«Наше селение относится к малопьющим спиртные напитки, и объясняется это тем, что в нем нет казенной продажи водки; ближайший магазин с водкой находится в 9 верстах, и бегать за 9 верст за бутылкой водки охотников мало, покупать же у шинкарей по 1 р. 60 к. — 1 р, 80 к. под силу очень немногим. Поэтому население пьет только по торжественным случаям — в Рождестве, на масляной, в Пасху, в храмовой праздник Покров и на свадьбах; остальное время население вполне трезво. Все свадьбы справляются обязательно по обычаю с вином»;
«В нашем селении (Дымовское, 24 двора) больше всего хлеба тратится на пивоварение, на вправление праздников. Мною было подсчитано, сколько израсходовано на пиво, оказалось 120 пуд. ржи по 1 р. 50 к. — всего 180 руб., да хмелю 80 кило по 2 р. 50 к. — на 200 руб., да чаю с сахаром в праздник уйдет на 30 руб., так что каждый храмовой праздник обходится нам в 410 руб., а их в году 2 храмовых, да Пасха, да Рождество, да масляница, вот что стоят нам праздники».
Зато в других местах традиционный деревенский уклад жизни быстро разрушался:
«Пьянство в нашей местности увеличилось; увеличение произошло за счет пьянства молодежи от 15 до 20 лет. Молодежь пьет потому, что нет никакого культурно-просветительного развлечения — красного уголка, избы-читальни, клуба, а самогонное есть», — Иваново-Вознесенская губерния.
«В нашем селе Порецком самогон не гонят, а привозят из соседних деревень, платят 40–50 коп. за бутылку. Пьянство распространяется. Я знаю многих, которые прежде вина в рот не брали, а теперь пьют и пьют; молодежь раньше стеснялась пьянствовать, а теперь считают, кто не пьет — баба или плохой человек», — Чувашская автономная область.
«До войны женщины и малолетки не пили совершенно, а теперь и женщины пьют при всяком случае — на праздниках, свадьбах, на базаре, в городе. Пьющие женщины все замужние, девицы не пьют»{471}.
Улицы больших городов через 10 лет после революции стали напоминать о старорежимном быте: «Недалеко, в темноте, ярко горит пивная. Окна и двери открыты настежь… Около дверей толпятся рабочие. Уже пропившиеся просят денег у товарищей и клянутся, что завтра же отдадут. Некоторые падают, другие тут же за дверью, прислонясь к стене, громко, на всю улицу вякают. В пивной не пройти и не продохнуть…»{472}
Столичная пивная поприличней, где можно было и газету почитать, и послушать куплеты на злободневную тему, выглядела так: «У входа елочки в кадках, на стенах картины: «Утро в сосновом лесу» Шишкина, «Венера» Тициана, плакаты: «Если хочешь быть культурным, окурки и мусор бросай в урны», «Здесь матом просят не крыть» или «Неприличными словами просят граждан посетителей не выражаться». Были и другие плакаты, такие, как: «Лицам в нетрезвом виде пиво не подается», «За разбитую посуду взыскивается с посетителя», «Со всеми недоразумениями просят обращаться к заведующему», «Во время исполнения концертных номеров просят не шуметь»; а еще можно было кое-где прочесть и такое: «Пей, но знай меру. В пьяном угаре ты можешь обнять своего классового врага»{473}.
Тогдашние председатели Совнаркома и Совета труда и обороны Алексей Рыков и Лев Каменев вынуждены были признать: «Не бывать бы счастью, да несчастье помогло. Введение крепкой водки ставит во весь рост вопрос об алкоголизме. Раньше на него не хотели обращать внимания. Теперь он встал как социальная проблема»{474}. Сам Сталин в 1927 г. вынужден был оправдываться не только перед иностранной аудиторией. В ответ на критику в адрес водочной монополии он решительно заявлял (в письме некоему Шинкевичу): «…если нам ради победы пролетариата и крестьянства предстоит чуточку выпачкаться в грязи — мы пойдем и на это крайнее средство ради интересов нашего дела»{475}.
Так проблема, приглушенная на несколько лет бурными политическими событиями, вновь стала в середине 20-х гг. вполне очевидной и получила широкое освещение в печати. В те годы выходило множество книг и брошюр, разъяснявших политику партии в этом Вопросе и излагавших научные сведения о вреде алкоголя. Выпускались даже примерные сценарии суда над пьяницей, которого, как это подразумевалось в то время, спаивал классовый враг{476}. Иллюстрированный журнал для крестьян «Лапоть» отвел в 1924 г. целый номер проблемам пьянства и хулиганства в деревне.
Появлялись и фантастические проекты организации «красных трактиров» с идейными трактирщиками-агитаторами, читальнями, юридической консультацией для крестьян и отсутствием спиртного. Попытки совместить просветительскую деятельность с торговлей спиртным были высмеяны в фельетонах молодого М. А. Булгакова («Библифетчик» и др.) о том, как заведующие Культурных уголков назначались одновременно и продавцами пива для посетителей: «Вам пивка или книжку»?{477}
Глубокий социальный переворот, ликвидация многих привычных жизненных традиций и норм, стремление к обновлению старого мира порождали отнюдь не только комсомольский энтузиазм. Отмеченный Лениным «разрыв между величиной поставленной задачи и нищетой не только материальной, но и культурной»{478} и сама обстановка нэпа вызывали неприятие не только у искренних сторонников новой власти, но и у людей старшего поколения:
«Тянет на воздух, но на воздухе убийства, грабежи и ад музыкально-вокальных звуков. Поют и играют в домах, на бульварах, во дворах, и больше всего — в бесчисленных кабаре, кафе, «уголках'', ресторанах, чайных, столовых; в наших местах у Сухаревой по Сретенке в каждом доме какое-нибудь «заведение», а по переулкам «самогон». Самогон распивочно, самогон на вынос (4–5 млн. бутылка)… На Кузнецком мосту и в Рядах, или на Тверской, на Петровке завелось много магазинов, по роскоши обстановки и товаров мало чем уступающих довоенным… На каждом шагу можно встретить и шикарную женщину, и франта по-европейски. Откуда-то явились и жирные фигуры, и красные носы. В газетах тысячи реклам о пьяных напитках, о гастрономии и об увеселениях самого легкого жанра. По содержанию этих реклам видно, что существует теперь и Яр и Стрельна, и всякие шантаны, только разве не под прежними названиями. Новые-то, пожалуй оригинальнее. Что-та вроде «Не рыдай», или «Стоп-сигнал» Недавно разбирался процесс о содержательницах домов терпимости. Значит; все «восстановилось» И стоило огород городить?» — такой виделась советская действительность лета 1922 г. глазами пожилого москвича-служащего{479}.
Неудивительно, что «гримасы нэпа» (а иногда и сам протест против них) порождали у молодежи или «упадочнические» настроения, грубость, или увлечение «изячной жизнью» с выпивкой как ее естественным атрибутом. В молодежной публицистике тех лет с тревогой говорилось о грубости и пошлости в отношениях, проявлениях шовинизма, пьянстве, хулиганстве и прочих негативных явлениях{480}. С другой стороны, неприятие «мещанского» быта приводило в иных случаях к стремлению «отменить» многие обычные нормы человеческого общежития. «Где написано, что партиец может иметь только одну жену, а не несколько?» — интересовался один комсомольский работник. Другой полагал, что застолье является необходимым условием общественной работы: «Я пью — я не теряю связи с массами!» Многие брали пример со старших товарищей: «Раз пьют партийцы, то нам и подавно пить можно»{481}.