Пьянство, половая разнузданность, антисемитизм, хулиганство живо обсуждались в прессе тех лет. Но нередко публицистическая яркость и острота оборачивались поверхностными выводами о «мелкобуржуазном влиянии» нэповской среды, безосновательном «упадничестве» или влиянии «варварской культуры деревни».
Истинные причины были сложнее: колоссальный социокультурный переворот в обществе, гражданская война и быстрая смена «генеральной линии» — от скорой победы всемирной революции до нэповской «реставрации» не могли не сместить привычные традиционные представления о системе общественных ценностей и норм поведения. Дискредитация достаточно тонкого в российских условиях слоя старой интеллигенции, систематическая борьба с «пережитками» буржуазного быта (галстуками, модами, танцами и пр.) порождали не только энтузиазм и нравственную чистоту Павки Корчагина, но и их антиподы. «Увлечение галстуком для рабочего будет похуже пристрастия к водке», — утверждали авторы писем в редакцию Комсомольской правды.
На бытовом уровне «революционная» прямота и бескомпромиссность оборачивались хамством, отрицание старой школы и интеллектуальной культуры — полуграмотным «комчванством», презрение к «буржуйскому» обиходу — утверждением худшего типа бытовой культуры в духе городских мастеровых начала XX века с их набором трактирных развлечений. «Как тут не запьянствовать, — рассуждали многие «новые рабочие» 20-х гг. — И музеи содержать, и театры содержать, и буржуазию содержать, и всех дармоедов содержать, и все мы, рабочие, должны содержать?»{482}
Сельский молодняк, перебираясь на промышленные предприятия и стройки города, быстро отрывался от традиционного деревенского уклада с его контролем общественного мнения, но куда медленнее усваивал иной образ жизни, нередко воспринимавшийся им как чуждый не только с бытовой, но и с «классовой» точки зрения. Альтернативой трудному пути приобщения к культурным ценностям были «брюки клеш», кино, пивные, приблатненное (но отнюдь не «контрреволюционное», а свое «в доску») уличное общество со своим кодексом понятий и нормами поведения.
Скорейшему формированию «нового человека» препятствовали и неустроенность коммунальных квартир или рабочих общежитий, низкий жизненный уровень, безработица, бьющие в глаза противоречия нэповской России. Эти условия порождали отмеченный в литературе тех лет рост молодежной преступности под «идейным» соусом: создание антисемитских групп русского комсомола или развлечений под лозунгом «Взять девчурок на коммуну»!{483}
В 20-х гг. явственно обозначился вполне определенный тип парня городских окраин, для которого пьяный кураж, хулиганство, неуважение к общепринятым нормам поведения становились своеобразной компенсацией его низкого культурного уровня и который в то же время быстро и без особого разбора усваивал далеко не лучшие ценности «изячной жизни» по ее бульварным образцам.
Блестящим выражением такого социального типа стал «бывший партиец» Пьер Скрипкин — «Клоп» Маяковского и дальний родственник горьковских персонажей, но в новых условиях весьма гордый незапятнанным пролетарским происхождением:
«Присыпкин. Товарищ Баян, я за свои деньги требую, чтобы была красная свадьба и никаких богов!. Понял?
Баян. Да что вы, товарищ Скрипкин, не то что понял, а силой, согласно Плеханову, дозволенного марксистам воображения, я как бы сквозь призму вижу ваше классовое, возвышенное, изящное и упоительное торжество! Невеста вылазит из кареты — красная невеста… вся красная, упарилась, значит; ее выводит красный посаженный отец, бухгалтер Ерыкалов, — он как раз мужчина тучный, красный, апоплексический, — вводят это вас красные шафера, весь стол в красной ветчине и бутылки с красными головками…»{484}
Растущее пьянство стало беспокоить и властные структуры. В 1925 г. ЦКК РКП(б) опубликовала тревожную статистику, свидетельствовавшую о растущем количестве партийных взысканий и падении престижа партии по причине пьянства и разложения ее активистов и руководящих работников. Через несколько лет обследование Политического управления РККА показало, что 40 % армейских парторганизаторов привлекались к ответственности за пьянство{485}. Судя по протокольной статистике НКВД, бытовое хулиганство возросло в 1927 г., сравнительно с 1925 г., в городах на 13 %, а в селах на 45 %{486}. Нужно было принимать меры.
Необходимость борьбы против пьянства вызывалась не столько ростом потребления спиртных напитков (по данным ЦСУ РСФСР, среднегодовое потребление спиртного на душу населения составляло в 1913 г. 8,6 л, в 1927 г. — 8,7 л), сколько озабоченностью последствиями массового пьянства. В те годы советская статистика еще соответствовала своему предназначению и показывала, что динамика продажи спиртных напитков в течение всего периода от введения винной монополии до 1929 г. была подвержена резким колебаниям, а в целом имелся незначительный рост. Но влияние пьянства на производительность труда в СССР в 1927 г. уже выражалось в красноречивых цифрах: прогулы на почве пьянства принесли 135 млн. руб. убытка, понижение производительности труда — 600 млн. руб. убытка{487}.
На XV съезде партии уже стоял вопрос о постепенном свертывании выпуска водки и расширении таких источников государственного дохода, как радио и кино. Однако уровень развития радиофикация и киноиндустрии еще не позволял этим отраслям стать в финансовом отношении заметными статьями дохода. В директивах по составлению пятилетнего плана съезд подчеркнул необходимость повышения культурного уровня населения города и деревни как одного из условий индустриализации. Там же провозглашалось: «Необходима энергичная борьба за решительное переустройство быта, борьба за культуру, против пьянства, за настойчивую ликвидацию неграмотности, за трудовую сознательность и трудовую дисциплину рабочих и крестьянских масс»{488}.
«На баррикадах быта». В 20-е годы появились и ростки нового антиалкогольного движения в наиболее восприимчивой ко всему новому молодежной среде — причем раньше, чем оно стало официальной линией комсомола. Уже в 1924 г. по инициативе Сокольнического райкома РКСМ в Москве был создан первый отряд комсомольцев-наркодружинников, прошедших специальную медицинскую подготовку. С их помощью создавались «противоалкогольные уголки» на заводах и фабриках и боевые группы по борьбе с пьянством. Комсомольцы устраивали агитсуды над любителями спиртного, вручали им специальные «почетные дипломы», организовывали публичные выступления людей, порвавших с алкоголем{489}.
В преддверии скорого наступления коммунизма комсомольские ячейки тех лет принимали решения «не пить всем с 15 числа сего месяца, всем бросить курить, а то скоро износимся»!, боролись с самогонщиками, устраивали «красные вечеринки», где высмеивали местных пьяниц и хулиганов. Однако трудно назвать благополучным тогдашнее положение в молодежной среде, да и в самом комсомоле: проводившиеся в то время социологические исследования показали, что комсомольский актив как раз пьет больше других{490}.
В 1926 г. пленум ЦК ВЛКСМ уже рассматривал эту проблему как важнейший политический вопрос. Докладчик, один из видных комсомольских лидеров А. Мильчаков, достаточно объективно объяснил причины роста пьянства и хулиганства социально-экономическими причинами: «Безработица и беспризорность в городах, перенаселение деревни, тяжелые жилищные условия значительной части молодежи, вовлечение в производство новых общественно и культурно отсталых слоев молодняка из деревни»{491}. В качестве мер противодействия предлагалось перестроить всю идейно-воспитательную и просветительную работу.