Сравнивая кампанию 1928–1931 гг. с антиалкогольным движением начала XX в., можно сказать, что ее результаты, несмотря на поддержку государства, оказались довольно скромными. Предпочтение явно отдавалось «штурмовым» методам и поголовному охвату в ущерб длительной черновой работе. Другим коренным недостатком стал к началу 30-х гг. принципиальный отказ от комплексной работы по устранению социальных факторов, порождавших такое сложное явление, как пьянство. Тот же Демьян Бедный главной и единственной причиной объявлял
Такой типичный для пропаганды 20-х гг. подход был предельно примитивен, да к тому же принципиально отрицал какую-либо ценность исторического опыта, в том числе и в области борьбы с пьянством. Культурный разрыв эпох наглядно воплощался в лозунгах и политических установках вроде: «Пьющий — враг социалистического строительства» или «Никто не имеет права отравлять свой мозг и мышцы, которые должны работать на общую стройку!» Эти лозунги вообще игнорировали подход к пьянству как к человеческой беде, и необходимость социальной помощи; речь могла идти только о вине несознательных граждан, уклонявшихся от общей стройки.
Однако само Общество к 1931 г. по причинам, о которых еще пойдет речь, потеряло интерес к поискам новых форм и методов работы в своей области. На страницах его издания появились призывы перейти от «узкотрезвеннической агитации» к грандиозной борьбе за переустройство всей сферы быта на принципиально новых началах{521}. В 1932 г. вместо ОБСА была создана новая организация «За здоровый быт», что фактически означало сворачивание антиалкогольной кампании. Но на самом деле она уже была свернута много раньше.
«Жить стало веселее». ОБСА и ему подобные организации неизбежно столкнулись с целым рядом проблем, решение которых от них не зависело. Деятельность самого Общества финансировалась из резервного фонда Совнаркома{522} и не требовала больших средств. Провозглашенная им цель неуклонного сокращения душевого потребления водки в СССР на 70 % к 1933 г. должна была привести к сдвигу в экономической политике, серьезно изменить структуру товарооборота в стране и намного увеличить выпуск товаров народного потребления.
Но одновременно в стране развернулась невиданная перестройка: за годы осуществления первого (1929–1933 гг.) и второго (1933–1937 гг.) пятилетних планов произошла форсированная реконструкция народного хозяйства. В промышленности практически был создан заново весь комплекс машиностроения; появились целые современные отрасли: химическая, авиационная, автомобильная, сельскохозяйственных машин. В 30-е гг. появился военно-промышленный комплекс (в 1928 г. он включал 46, а в 1938 г. уже 220 заводов, опытных производств, научно-исследовательских институтов и конструкторских бюро с 700 тысячами работников), сравнимый по своему потенциалу с английским, французским и германским. Качественное отставание отечественной промышленности было преодолено: СССР стал одной из немногих стран, способных производить любой вид промышленной продукции. Однако первоочередной рост отраслей по выпуску машин и оборудования, ударное строительство предприятий-гигантов происходило при явном невнимании к социальной сфере. Тогдашний председатель высшего хозяйственного органа (ВСНХ СССР) В. В. Куйбышев видел в растущей нехватке ширпотреба как раз преимущество социалистической экономики, поскольку несоответствие между спросом и предложением должно «толкать промышленность на быстрое развитие, оно свидетельствует о росте благосостояния, являясь стимулирующим моментом для индустриализации»{523}.
«Большой скачок» с его стройками-гигантами требовал все больше и больше средств, что неизбежно должно было нарушить с трудом налаженную к середине 20-х гг. финансовую систему. Правительство вынуждено было отказаться от только что достигнутой конвертируемости червонца, а с началом «великого перелома» все усилия были направлены на то, чтобы любой ценой обеспечить форсированное развитие тяжелой промышленности. По официальным данным, в 1928–1933 гг. затраты на нее примерно на 45 % превысили намеченные расходы. Необходимы были дополнительные миллиарды рублей, тем более что внутрипромышленные накопления оказались намного меньше запланированных: с 1931 г. промышленность стала нерентабельной и оставалась таковой до конца 30-х гг.
Рывок в промышленности был достигнут за счет сверхцентрализации и мобилизации ресурсов: фонд накопления в составе национального дохода увеличился с 10–15 % до 40–44 % в 1930–1931 гг., что на практике оборачивалось сокращением производства необходимых товаров, прямым насилием над крестьянством и общим падением жизненного уровня. Как известно, новое руководство не остановилось даже перед угрозой массового голода в наиболее хлебородных районах для выкачивания зерна на экспорт из новообразованных колхозов и совхозов. Соответственно необходимо было максимально мобилизовать все прочие резервы. При таком подходе государственная монополия на спиртное стала представляться необходимым рычагом увеличения государственных доходов. В высшем эшелоне партийно-государственного руководства колебаний и на этот счет не было — с оппозицией к началу 30-х гг. было покончено.
Формально антиалкогольная кампания еще продолжалась. Но Сталин уже в сентябре 1930 г. твердо предписывал В. М. Молотову, только что назначенному председателем Совнаркома вместо обвиненного в «правом уклоне» Рыкова: «Нужно, по-моему, увеличить (елико возможно) производство водки. Нужно отбросить ложный стыд и прямо, открыто пойти на максимальное увеличение производства водки на предмет обеспечения действительной и серьезной обороны страны… Имей в виду, что серьезное развитие гражданской авиации тоже потребует уйму денег, для чего опять же придется апеллировать к водке…»{524} Указание вполне откровенное: ни о каких временных шагах и уж тем более о здоровье населения речь уже не шла. После таких — разумеется — секретных решений любые попытки развития трезвенного движения были обречены, тем более что за ним было немало действительных грехов.
«Штурмовая» кампания уже в конце 1929 г. привела к смене руководства ОБСА. Ларин и Дейчман были отстранены за излишнюю активность и создание атмосферы «ожесточенной враждебности к таким правительственным органам, как Наркомфин, Наркомторг, Госплан, в которых, конечно, есть недостатки, но которые, тем не менее, есть органы пролетарской диктатуры», — именно так были расценены резолюции митингов ОБСА против намечавшегося увеличения производства спирта{525}. Нарастание государственной регламентации всех сфер общественной жизни исключало само существование самодеятельного движения; отныне жизнь граждан должна была определяться исключительно идущими сверху распоряжениями. Уместно вспомнить цитированные выше слова Сталина, что государство вольно решать, потреблять или не потреблять водку его гражданам…
Однако первые же попытки форсированного переустройства экономики привели к серьезным трудностям в снабжении продовольствием. Выходом стало введение в 1928 г. карточек для горожан на основные продукты при одновременном повышении цен на прочие товары и расширении коммерческой торговли (1 кг черного хлеба стоил по карточкам 12 коп., а в свободной продаже — 2,5 руб.).
Другим источником бюджетных поступлений стала работа печатного станка: объем денежной массы увеличился к 1933 г. в пять раз по сравнению с 1928 г. Спиртное не вошло в число распределяемых по карточкам товаров, но с июня 1932 г. по постановлению Государственного комитета цен при Совете труда и обороны в продажу пошла пшеничная водка по цене в полтора раза выше прежней{526}. Рост цен на продовольствие продолжался и впоследствии: в 1932–1940 гг. они увеличились еще в 2–5 раз. В 1940 г. цены были в 6–7 раз выше, чем в 1928 г., и съедали все увеличения зарплаты, которая и так была невысокой.