Одноклассница Михаила Горбачева Мария Жидкова в интервью газете «Собеседник» вспоминала одну из знаменательных дат в жизни будущего Генерального секретаря ЦК КПСС и Президента СССР: «…однажды открывается дверь и танцующей походкой входит Михаил. Весь аж светится. Ну, — говорит, — девчата…организовывайте стол. Есть за что выпить. Я — кандидат в КПСС. Гульнем? Ну мы засуетились, забегали, все, что нужно к столу, собрали — картошечки, грибков, винца яблочного. Ребята спирта принесли… А что, вы всерьез думаете, что он таким святым, трезвенником был? Бросьте! Нормальный парень. Как все…»
Десятки и сотни тысяч «офицеров» партии еще в комсомоле, а затем в кругу «партийно-хозяйственного актива» участвовали в официальных и неофициальных возлияниях на конференциях, слетах, семинарах и т. п. мероприятиях.
Впрочем, всегда надо было помнить, что неумение и неумеренность в такого рода практике были опасны: «Тов. Сталину. Секретариату ЦК в начале текущего года стало известно, что первый секретарь Курганского обкома тов. Шарапов плохо работает и недостойно ведет себя в быту. Он часто не выходит на работу, пьет, причем выпивки происходят не только дома, но также и в помещении обкома и при выезде в командировки в районы. За время своего пребывания в Кургане тов. Шарапов сожительствовал с рядом женщин…»
Подобная информация могла оборвать карьеру любого функционера — правда, в том случае, если сопровождалась утратой деловых качеств: срывом планов или невыполнением иных указаний центра{539}.
На установление водочной монополии, надо полагать, повлияла и неудача введенного в 1920 г. в США «сухого закона» 18-го добавления к конституции (Prohibition Act), согласно которому на всей территории страны были запрещены производство, продажа и ввоз алкогольных напитков. Но уже в 1925 г. министр финансов вынужден был заявить, что в его силах перехватить лишь 1/20 часть ввозимой в США питейной контрабанды. На бутлеггерстве — подпольном производстве и торговле спиртным — быстро вырос многомиллиардный криминальный бизнес во главе со знаменитым королем контрабанды и рэкета Альфонсом Капоне, и специальная президентская комиссия в 1931 г. представила доклад о полной неспособности властей воспрепятствовать ему. В итоге новый президент Ф. Д. Рузвельт отменил «прогибишен» с января 1933 г.
В СССР курс на расширение водочной торговли вместе с коренной реконструкцией общества способствовал появлению массового потребителя спиртного в его наихудшем варианте. После тихого завершения трезвенной кампании 1928–1931 гг. развитие питейной отрасли резко пошло в гору, что особенно заметно на фоне серьезного спада производства важнейших товаров широкого потребления к концу первой пятилетки. В 1936 г. производство спирта увеличилось в 250 раз по сравнению с «сухим» 1919 г. и после коренной реконструкции заводов перекрыло уровень 1913 г., о чем рапортовали работники отрасли к двадцатилетнему юбилею советской власти{540}. На новых предприятиях трудились свои 15 тысяч стахановцев.
На питье шла половина их продукции, и 163 водочных завода вполне обеспечивали страну своими изделиями, ассортимент которых постоянно расширялся. Нарком пищевой промышленности А. И. Микоян мог уже в 1936 г. с гордостью отрапортовать на сессии ЦИК СССР: «Стали придумывать, как бы выпускать что-нибудь получше, и вместо 25 сортов, которые мы давали в 1932 г., сейчас мы производим 69 сортов ликеров, наливок и настоек… Какая же это будет веселая жизнь, если не будет хватать хорошего пива и хорошего ликера!» Он же пообещал довести производство всех видов спиртного до 10 миллионов бутылок в год к 1942 г.
Согласно официальной статистике, потребление водки государственного производства в 1936 г. составляло 3,6 л на человека за год, в сравнении с 8,1 л в 1913 г. В 1935 г. водки выпускалось (за исключением экспортных и промышленных нужд) 320–330 млн. л в год, тогда как в 1913 г. — около 432 млн. л, однако производительность росла{541}. Алкогольный конвейер наращивал мощности. Печально знаменитый 1937 год вошел в анналы Московского ликеро-водочного завода как год расцвета. Перед самой войной в 1940 г. появился первый классический советский напиток — «Московская особая».
В дополнение к росту выпуска ликеро-водочной продукции ударными темпами развивалось и виноделие. В 30 —50-х гг. СССР из импортера стал крупнейшим производителем вина; в 1941–1965 гг. его выпуск увеличился в 6,5 раза{542}. В довоенные и послевоенные годы нашими виноделами были созданы великолепные образцы марочных вин (например, хереса и вин Массандровской коллекции), успешно конкурировавшие на международных конкурсах с продукцией прославленных фирм Испании, Италии и Франции. К сожалению, до массового потребителя эти вина не доходили; зато ему в изобилии предлагались, особенно в 60 —70-е гг., «плодово-ягодные» вина и дешевые суррогаты в виде «портвейнов», ничего общего не имевших с этими благородными напитками.
При этом винный поток вовсе не вытеснил водку: судя по известным для 70 —80-х гг. цифрам, потребление того и другого шло по нарастающей. Опубликованные в одной из «юбилейных» статей (1938 г.) данные говорили о том, что при всех успехах питейной отрасли душевое потребление не увеличивалось и в 1932–1936 гг. составляло соответственно 4,3–3,9 л, т. е. всего 53–48 % от уровня 1913 г. Но показанная величина царской нормы потребления (3,25 л спирта) не соответствует принятым в то время оценкам (4,7 л); к тому же приведенные цифры, по замечанию автора, относятся только к водке, исключая «цветные водочные изделия» и прочий алкоголь{543}.
Виноделие и пивоварение стали мощными и современно оборудованными отраслями, а рост объемов их продукции заметно обгонял, к примеру, производство мяса:
продукт — 1913 г. — 1940 г.
пиво — 80 млн. декалитров — 121 млн. декалитров
мясо — 1273 тыс. тонн — 1556 тыс. тонн{544}
Не менее показательно изменилась и официальная позиция по питейному вопросу. Еще в 1929 г. в разгар антиалкогольной кампании со страниц журнала «Трезвость и культура» нарком просвещения Анатолий Луначарский с известной горечью писал: «Советское правительство всегда с тяжелым чувством сознает всю ненормальность государственной продажи водки и других спиртных напитков. Однако культурный уровень страны был до сих пор таким, что попытки полного подавления алкоголизма и отказ государства от производства алкогольных напитков приводили только к мрачному усугублению самогоноварения, с убылью хлеба и всеми сопровождающими это бытовое явление безобразиями»{545}.
Для контраста можно привести заявление другого наркома А. И. Микояна, уже несколько лет спустя убеждавшего в преимуществе советского типа потребления спиртного: «Почему же до сих пор шла слава о русском пьянстве? Потому, что при царе народ нищенствовал, и тогда пили не от веселья, а от горя, от нищеты. Пили, именно чтобы напиться и забыть про свою проклятую жизнь. Достанет иногда человек на бутылку водки, кушать было нечего, и пьет, денег при этом на еду не хватало и человек напивался пьяным. Теперь веселее стало жить. От сытой и хорошей жизни пьяным не напьешься. Веселей стало жить, значит, и выпить можно, но выпить так, чтобы рассудка не терять и не во вред здоровью»{546}.