Однако (с учетом прошлого опыта?) антиалкогольная акция включала и ряд новых подходов.
Во-первых, с введением в 1974 г. нового «Положения о лечебно-трудовых профилакториях» была сделана попытка усовершенствования системы учета и лечения алкоголиков в этих наркологических учреждениях; правда, эта мера носила в основном репрессивный характер, с внесением соответствующей статьи в Уголовный кодекс РСФСР. Отныне органы внутренних дел могли за нарушение достаточно широко трактуемых правил «социалистического общежития» отправлять своих подопечных на принудительное лечение и трудотерапию сроком на 1–2 года. До недавнего времени и вытрезвители входили в систему МВД с соответствующим обслуживанием клиентов (в Англии, США, Финляндии подобные учреждения находились в компетенции органов здравоохранения).
Во-вторых, в качестве профилактического шага при исполкомах местных Советов и Советах Министров. союзных и автономных республик были образованы специальные комиссии по борьбе с пьянством, которые должны были координировать деятельность государственных и общественных организаций в области изучения проблемы, постановки организационной и идейно-воспитательной работы. Их постановления были обязательными для всех местных учреждений; но, как нередко было в советском законодательстве, никаких санкций за невыполнение распоряжений комиссий не предусматривалось.
Наконец, смысл постановления 1972 г. состоял не только в ограничении производства и продажи спиртного, но и в изменении структуры его потребления: сокращении производства водки и других крепких напитков (прежде всего — низкокачественных крепленых вин) с компенсацией бюджетных потерь за счет увеличения продажи натурального виноградного вина и пива. В 1978 г. появилось еще одно постановление Совета Министров СССР («О дополнительных мерах по усилению борьбы с пьянством и алкоголизмом»), предусматривавшее создание системы противоалкогольного воспитания в средней и высшей школе и в системе профессионально-технического образования — той самой, куда переводили школьников, чтобы обеспечить кадрами массовые профессии. Данными об эффективности этой акции мы не располагаем; зато социологические исследования однозначно показывают: «пэтэушники» начинали пить раньше и пили больше своих более благополучных сверстников{594}.
Трудно говорить и о сколько-нибудь реальном влиянии неуклюжих «установок» пропаганды трезвости, подобных тем инструкциям Госкино, которые предписывали В. Шукшину изменить сценарий фильма «Печки-лавочки»: «В сценарии несколько раз показывается, что герой выпивает, а это значит, что в фильме он почти все время будет пребывать «под парами». Режиссеру будущего фильма следует подумать над тем, чтобы картина не стала пропагандистом дурной наклонности, против которой наше общество должно вести активную и непримиримую борьбу…»{595}.
Но и новая кампания, несмотря на более широкую программу, оказалась мертворожденной. Сложившаяся в СССР экономическая система исчерпала к тому времени возможности своего развития: с 1971 г. шло неуклонное падение важнейших экономических показателей (темпов роста национального дохода и производительности труда). С середины 60-х гг. начал снижаться и удельный вес расходов на социально-культурные нужды; в итоге к 1985 г. на просвещение и здравоохранение тратилось меньше, чем в 1940 г. Советская экономика оказалась не в состоянии обеспечить прирост товаров и услуг, призванных «связать» алкогольные расходы населения, и осуществить декларируемые социальные программы. Не позволил отказаться от притока «пьяных» денег в казну и растущий с конца 60-х гг. дефицит бюджета, что признал в 1990 г. тогдашний министр финансов В. С. Павлов. Предусмотренного сокращения продажи низкосортного пойла так и не произошло.
Стремление к «полному удовлетворению потребностей населения» в продовольствии и прочих товарах на практике обернулось массовым производством новых сортов водок («Старорусская», «Пшеничная», «Сибирская») и недоброй памяти крепленых вин типа «Рубин», «Солнцедар», «Кавказ». Интересно, что выпуском последних занялись на предприятиях многих ведомств, в том числе Министерств черной металлургии, лесной и даже угольной промышленности. Проходившая в 1979 г. проверка около 3 тысяч винзаводов завершилась решением закрыть 519 из них по причине опасности их продукции для потребителя. Но и она неизменно находила сбыт, поскольку системе отечественной торговли для выполнения плана было невыгодно продавать натуральные вина, в два раза уступавшие по цене забористым крепленым «портвейнам».
Такая ценовая политика находила полную поддержку в Министерстве финансов. Его руководители в том же году официально разъяснили коллегам из Министерства пищевой промышленности, что предусмотренное ими увеличение продажи сухого вина означает потерю для товарооборота 120 миллионов рублей{596}.
Но к началу 80-х гг. и этот источник бюджетных поступлений оказался мал. Несмотря на стремление к стабильности цен, характерное для брежневского режима, пришлось в 1981 г. вновь поднять цену на водку до 5 руб. 50 коп. (при себестоимости 28 коп.) — что, впрочем, не вызвало никакого социального протеста и воспринималось с известным юмором:
Судя по позднейшим признаниям В. С. Павлова, реакция «масс» была услышана: осенью 1982 г. подготовлены соответствующие документы о повышении цен. Но помешала смерть Брежнева, а его преемник не счел возможным начинать свою деятельность со столь жесткой меры{597}. Вероятно, поэтому памятная кампания по борьбе за трудовую дисциплину («от рабочего до министра») сопровождалась появлением в 1983 г. гораздо более популярной новинки — дешевой водки — «андроповки».
Дело обстояло не только в необходимости для бюджета многомиллионного питейного дохода. Неумеренное питие поддерживали и другие условия социального порядка (уравниловка, растущее отчуждение человека от реального участия в экономической и политической жизни, максимальная заорганизованность любого проявления общественной деятельности), вызывавшие на закате советской системы уже не массовый энтузиазм, а пассивное неприятие и стремление «выключиться» из мира «реального социализма», где лозунги разительно отличались от действительности.
Официальная идеология и пропаганда создавали миф об идеальном трудящемся; он, по характеристике Л. И. Брежнева на XV съезде профсоюзов, аполитически активен, нетерпим к расхлябанности и безответственности, к любым недостаткам в организации производства. Он непримиримый враг всякого мещанства, любых пережитков прошлого в сознании и поведении людей. Идеалы партии, идеалы коммунизма стали для такого рабочего сутью всего его мировоззрения...» Однако уже в 70-х гг. немногие проводившиеся по интересующей нас проблеме исследования показывали, что реальный рабочий весьма отличается от идеологически предписанного образца, чье свободное время наполнено исключительно «богатым содержанием и творческим поиском»:
— 44 % из опрошенных крепко пьющих пролетариев считали, что «выпивка работе не помеха»;
— 38 % не могли указать никакой существенной причины для выпивки; полагали таковой встречу с приятелем или получку соответственно 26 % и 16 %;
— 40 % не представляли себе предельно допустимой дозы выпивки{598}.
Сухие цифры подводили итог многовековому внедрению не самых лучших алкогольных традиций. Питие не просто стало обрядом, заменой естественного состояния раскрепощенности; оно превратилось в характерный стереотип поведения людей, где естественным являлось уже не только «бытовое пьянство», но и выпивка на работе.