Публиковавшиеся уже тогда данные показывают, что каждый третий ребенок 11–14 лет познакомился с алкоголем в 7–8 лет, получив первую рюмку от родителей и ближайших родственников. У повзрослевших школьников спиртное уже служило важнейшим средством социализации, «включения» во взрослую жизнь своей социальной группы, ее традиции и завоевания признания с ее стороны. В итоге даже среди людей, хорошо информированных о вреде алкоголя, 59 % продолжали им злоупотреблять, причем треть из них не могли объяснить причины такого поведения{599} — вероятно, не только из-за привычных страхов, а по очевидной невозможности жить иначе.
Неудивительно, что при таких установках даже самая правдивая информация о вреде пьянства могла вообще не восприниматься. Опросы, проведенные в 1984 г., показали: 70 % посетителей привычных казенно-лекционных мероприятий такого рода были к ним глубоко равнодушны и по своей воле там бы не оказались{600}.
Еще более тяжелая ситуация складывалась в колхозной деревне, уставшей от бесконечных экспериментов, вроде борьбы с «неперспективными деревнями» или показных кампаний: «Из школы — в колхоз» и т. п. Отток наиболее квалифицированных и энергичных людей в города, отсутствие перспектив, утрата ценностной ориентации привели к тому, что уже в 60-е гг. деревня стала пить даже больше города; в структуре семейных расходов на селе этот показатель составлял 5,1 % против 3,8 % у горожан — а в дореволюционной России дело обстояло как раз наоборот{601}.
Мнимые успехи внутренней и внешней политики, нарушения законности, коррупция, подавление (не обязательно репрессивное) любого инакомыслия в сочетании с неофициальной вседозволенностью в повседневной жизни — все это формировало ту застойную атмосферу, о которой В. Высоцкий сказал:
В условиях унизительного «дефицита» и постоянных привычных ограничений — в жилье, работе, творчестве — выпивка становилась компенсацией неуютного бытия. «И это желание выпить вовсе не желание просто выпить, а то же тяготение к демократии. Заставить в себе говорить то, что по разным соображениям помалкивало, то есть позволить взглянуть на те же вещи по-иному», — писал в 1982 г. автор знаменитой ныне книги «Москва — Петушки», герой которой уходил в ирреальный пьяный мир подмосковной электрички, а за ним, вставал образ спившейся страны…
Социологические исследования подтвердили, что в советском обществе выпивка была необыкновенно важна для идентификации с окружением, включения в традицию, как способ получения признания со стороны коллег и товарищей и, наконец, для утверждения известного демократизма, ибо за столом все равны. Другая, не менее важная причина пьянства — крайне слабое развитие индустрии досуга и самодеятельных форм активности граждан, мягко говоря, не поощрявшихся властями. Наконец, в условиях тотального дефицита бутылка оставалась не подверженной никаким колебаниям «валютой» при неформальных рыночных операциях: «ты — мне, я — тебе»{602}.
В реальном мире «развитого социализма» власть предержащих интересовало, в первую очередь, сохранение внешней стабильности, а не сущность развивавшихся в обществе тенденций: на рубеже 70 —80-х гг. уже ни о какой борьбе’ с пьянством со стороны официальных структур говорить не приходится. Зато директора Московского ликеро-водочного завода могли вызвать «на ковер» в сельхозотдел ЦК КПСС для выяснения, почему вышла в продажу «Петровская водка» с «царским» Андреевским флагом{603}.
Под осуждения «еще встречающихся в нашем обществе отклонений от социалистических норм нравственности» в речах Л. И. Брежнева на съездах КПСС потребление спиртного неудержимо росло при поддержке сложившейся системы отечественных производителей, торговли и финансовых органов. Ведомственные издания Министерства пищевой промышленности начала 80-х гг. рисуют картину стремительного наращивания мощностей (на 65 % за годы 10-й пятилетки!) и технического перевооружения спирто-водочного производства{604}. Не отставала и импортная политика. Только в течение 1970–1984 гг. зарубежные закупки различных питий (включая и безалкогольные) увеличились с 200,8 до 685,2 миллионов руб. В последний из названных год на его оплату не хватило даже выручки от всего экспорта отечественных легковых автомобилей (500,5 млн руб.){605}, однако казна не осталась внакладе за счет разницы оптовых закупочных и розничных цен на вино.
Скороспелые кампании, колебания в питейной политике и забвение исторического опыта общественного движения за трезвость в условиях сложившихся за 400 лет питейных традиций показали несостоятельность расчетов на административные меры. Не произошло и запланированного в 1972 г. изменения вкусов потребителей: рост продажи вина и пива нисколько не уменьшил реализации более крепких напитков, в том числе и самогона{606}. Что же касается научной базы антиалкогольной политики, то она, по сути дела, отсутствовала: проводившиеся в то время социологические исследования и немногочисленные работы на «бытовую тему» или не были востребованы, или этой проблемы как бы не замечали; читая их, можно подумать, что в России пили только до революции, но никак не после{607}.
В итоге, по официальным данным, душевое потребление алкоголя (в пересчете на спирт) стремительно росло и достигло в 1980 г. 8,7 л{608}. В 1984 году оно уже составляло 10,5 литров алкоголя на человека в год, но без учета самогона.
С 1960 г. расчеты самогоноварения и общего потребления алкоголя сначала в СССР, а позже в Российской Федерации производил американский советолог Владимир Тремл. По его оценкам, истинное среднедушевое потребление алкоголя в России с учетом самогона в 1970 г. было очень высоким (12 литров), а через десять лет еще выросло: до 14,2 литра алкоголя на душу населения, из которых более четверти приходилось на самогон. Последняя цифра уже на порядок превосходила дореволюционную отметку и вывела Советский Союз на 6-е место в мире, а по потреблению водки — на 1-е; таким образом, мы хоть в чем-то обогнали Соединенные Штаты{609}.
Если считать, что российские мужчины выпивали 4/5 общего количества спиртного, а главные потребители алкоголя — мужчины в возрасте от 15 до 65 лет, то на одного взрослого мужчину приходилось 180 бутылок водки в год, или в среднем 1 бутылка на два дня. Но так как в России все-таки есть мужчины, которые вообще не пьют или пьют мало, то получается, что 80 % взрослых мужчин выпивали в среднем около 220 поллитровых бутылок водки в год. По оценке, в том же 1984 году полные потери в связи с алкоголем, т. е. прямые (смерти при отравлении алкоголем, в связи с алкогольными психозами или циррозами печени, острыми алкогольными панкреатитами и алкоголизмом) и непрямые алкогольные потери (дорожно-транспортные происшествия со смертельным исходом, связанные со спиртным; другие насильственные или неестественные смерти; смерти в связи с соматическими заболеваниями, осложнившими алкоголизм или пьянство или осложненными алкоголизмом или пьянством, и другие) составили 525 тысяч человек, или 31,8 % всех зарегистрированных в России смертей{610}.
В начале 80-х гг. общий кризис системы неизбежно должен был вновь поставить перед руководством страны и эту, так и не решенную за предыдущие годы, проблему.
Глава 8
«…И В БОРЬБЕ С ЗЕЛЕНЫМ ЗМЕЕМ
ПОБЕЖДАЕТ ЗМЕЙ»