Материалы социологических исследований подтвердили неэффективность решения проблем пьянства традиционными запретительными средствами. Пить действительно стали как будто меньше; но соотношение непьющих, «малопьющих» и «часто пьющих» не изменилось, т. е. качественного сдвига в потреблении спиртного не произошло. Количество сторонников «сухого закона» не увеличилось.
Сохранилось и двойственное отношение к выпивке: 9/10 опрошенных на словах осуждали алкогольные напитки, но почти столько же их употребляли. А вот прямолинейную пропагандистскую деятельность официальных поборников трезвости народ воспринимал достаточно негативно: раздражало пустое морализаторство и то обстоятельство, что многие из них не являлись достойным примером для подражания{659}. К тому же не изменились за годы «перестройки» ни огромная сфера неквалифицированного труда (где низкий социальный статус людей требовал простого и доступного средства компенсации{660}), ни убогая сфера досуга. Обнаружилось, что административно-идеологический натиск не изменил сложившихся стереотипов поведения: спиртное по-прежнему выполняло, особенно у молодежи, важную роль в налаживании общения.
В российских условиях хронического дефицита бутылка прочно утвердилась и в качестве своеобразного эквивалента неформального экономического обмена: большинство опрошенных искренне полагало, что оказавшему услугу человеку непременно надо «налить» или «поставить»{661}. Выводы были неутешительными: «Большинство (больше 70 %) респондентов пока не мыслит своей жизни без алкоголя», — а в обществе нет почвы для внедрения безалкогольных традиций и обычаев.
Традиции неизменно оказывались сильнее любых формальных и профессиональных запретов или обходили их. С ними приходилось иметь дело даже в центре отечественной космонавтики, что поразило японского стажера Тоёхиро Акияма: «…не лучшее впечатление о Звездном — это то, как там пьют. Речь не о количестве, я сам люблю посидеть в компании, хотя, начиная подготовку на космонавта, был настроен на ограничения. Встретился, однако, с проблемой прямо противоположной. В Звездном нет баров или пивных, формально там «сухой закон». Фактически же идет бесконечная череда дней рождений и других домашних праздников. В ритме, который для меня оказался невыносимым… Дошло до того, что я стал уклоняться от приглашений в гости, отговариваясь необходимостью заниматься»{662}.
Проведенные в разное время и в разных местах опросы однозначно показали снижение популярности антиалкогольных мероприятий. Если в начале кампании ее поддержали 50–60 % опрошенных, то в 1988–1989 гг. — 10–20 %, а более половины уже не верили в успех{663}. Эксперты научно-исследовательского центра Советской социологической ассоциации к 1990 г. пришли к выводу о надвигавшейся национальной катастрофе из-за дестабилизации экономики и роста социальной напряженности в обществе, одной из причин которой и послужила развернутая в 1985 г. кампания. По их мнению, устранить самогонный вал и прочие вредные суррогаты можно было только увеличением продажи алкогольных напитков и снижением цен, но не усилением административных репрессий{664}.
Впрочем, подобные оценки и прогнозы (и это характеризует уровень подготовки очередного похода за трезвость) появились уже на излете антиалкогольной кампании, когда ее провал стал очевиден. НИИ МВД только в 1991 г. (!) выпустил в свет методические указания по «организации изучения общественного мнения по вопросам борьбы с пьянством и алкоголизмом».
Однако высшее руководство страны намного раньше приступило к корректировке политики под влиянием финансовых трудностей и социального недовольства. Началась она, очевидно, на уровне ведомств: в 1987 г. в материалах майского Постановления ЦК КПСС уже отмечалось увеличение производства вина на предприятиях Госагропрома. В следующем году проблема уже обсуждалась «наверху». Опубликованные в 1989 г. документы Минторга, МВД и Госкомстата, представленные в Политбюро, отличались явно критической, направленностью и послужили, как можно догадаться, предлогом для горячих споров в руководстве.
Если верить Н. И. Рыжкову, он и. члены Политбюро Л. Н. Зайков и В. И. Воротников еще в 1987 г. выступали за сворачивание скандальной кампании. Председатель правительства вспоминал позднее о «страшном» заседании Политбюро, где ему и его сторонникам пришлось воевать с поборниками жесткой антиалкогольной политики Е. К. Лигачевым и М. С. Соломенцевым при дипломатичном исчезновении с заседания самого Горбачева{665}. В ходе этих боев позиции «трезвенников» постепенно слабели. Но сражались они до последнего. Даже признавая очевидную непродуманность и штурмовые методы отрезвления на XVIII съезде КПСС летом 1990 г., Лигачев по-прежнему заверял, от имени «подавляющего большинства» сограждан, что спиртное «нетерпимо в жизни нашего общества»{666}.
Но уже в июле 1988 г. Политбюро постановило «ликвидировать» выросшие до совершенно неприличных размеров очереди, что было явно невозможно сделать без расширения торговли спиртным. Затем «морально-политические издержки» кампании и «нездоровые настроения среди трудящихся» стали основанием для осуждения допущенного «забегания вперед». Поэтому в сентябре того же года Политбюро решило исправить эту ошибку и обеспечить в 1989 г. производство всех видов пития «в объемах, предусмотренных Постановлением Совета Министров СССР от 7 мая 1985 г.», — что означало увеличение их выпуска после сверхплановых сокращений 1986–1987 гг. Курс на ликвидацию очередей логично привел к разрешению продажи спиртного в обычных продовольственных магазинах, как и было до реформы{667}. В том же сентябре Политбюро покинул и главный инициатор кампании — М. С. Соломенцев.
Одновременно вышло новое, четвертое по счету «Постановление ЦК» о ходе выполнения всех предыдущих постановлений, по-прежнему провозглашавшее верность взятому курсу на преодоление пьянства и алкоголизма и осуждавшее неприемлемые уклоны от него как призывы к введению «сухого закона», так и возможность «культурного» пития.
Но этот документ, в отличие от предыдущих, говорил уже преимущественно не об успехах, а о неудачах кампании. Осуждались и упор на административно-запретительные меры, и созданные на бумаге «зоны трезвости», и поспешное сокращение производства спиртного «со значительным опережением установленных заданий», будто бы эти решения не были инициированы сверху. Досталось и местным партийным организациям за неспособность поднять на борьбу общественность, и прочим органам за рост спекуляции, преступности и наркомании. ВДОБТ в постановлении даже не упоминалось: насчет возможностей этих борцов никаких иллюзий уже не было. В результате высший орган политического руководства постановил «устранить условия, вызывающие очереди за спиртными напитками», деликатно не упоминая о средствах для достижения этого. А МВД и Минюст с заинтересованными ведомствами, наконец, получили указание изучить опыт длящейся четвертый год кампании и эффективность принятых мер{668}.
Начавшийся закат эпохи борьбы с пьянством привел к постепенному оживлению работы соответствующих отраслей и наращиванию объемов их производства (в млн. декалитров){669}:
С учетом 150 млн. декалитров произведенного самогона (эта цифра теперь впервые была включена в официальную статистику) потребление достигло, в пересчете на спирт, 6,7 л на душу, что, безусловно, превышало дореволюционный уровень, но было еще далеко до нормы начала 80-х гг. Снизилось только производство вина — по изложенным выше причинам, связанным с дезорганизацией всей сферы виноградарства и виноделия. Но для укрепления отрасли в 1989 г. в России было создано государственно-кооперативное объединение по виноградарству и виноделию (Росвиноградпром).