И рассмеялась негромко.
— Нишкни ты! — одернула ее Матрена Лукинишна. — Не ровен час, и такая дурь им там, в Верху, на ум взойдет. Да только зачем же в сибирские украины? Можно в Казань, в Царицын, там мора не было.
— Тебя, тетка, бояре не спросили! — Авдотьица невесело рассмеялась. — Сибирскому хану, или кто там у них сидит, в подарок повезут!
— Поклонится ему Белый царь сорока пудами девок! — добавила Настасья.
— Ну как хватать по улицам пойдут? — заранее перепугалась Феклица. — Ахти мне!
— Не пойдут, — сказал, чтобы прекратить бабью дурь, Данилка. — Государь от иркутского воеводы грамоту получил. Пишет, будто селит там служилых казаков в крепостях, и они там живут без баб и заскучали. А чтобы не разбежались, государь велел им послать девок и их всех на тех девках повенчать. Чтобы жили как стрельцы, со всем хозяйством.
— Как стрельцы? — Девки оживились. — Это бы любо! Вот только Иркутск… Где же он — Иркутск?
Тут на крыльце кто-то завозился, оббивая снег с сапог, и бухнул в дверь кулаком.
— Юрашка! Чтоб те пусто было! — воскликнула Настасья. — Ну, входи, леший, входи, да от меня подальше держись!
Вошел высокий молодец, припорошенный снегом, и так встряхнулся — девки на него руками замахали:
— На крыльце, что ль, не мог? В сенях не мог?..
Молодец снял шапку, и Данилка поразился его светлым, бледного золота кудрям. Он и не знал, что у парней такие бывают.
Остроносый, темноглазый Юрашка поклонился Настасье, других как бы не замечая.
— Не вели казнить, княгинюшка! Вели слово вымолвить!
— Ну, и что же это за слово?
— Увязались за мной. Уж водил, водил — да и доводился…
— Нишкни ты, — с досадой отвечала на эти странные слова Настасьица. — Садись да и ешь, что Бог послал!
Данилка насторожился.
Настасья с виду и впрямь была получше иной княгини, а он-то их в Кремле навидался. И гордость в ней чувствовалась, возможно, даже равная его гордости, той самой, которая не позволила и словечку жалобному прорваться во все эти годы. Однако такое было несовместимо со званием зазорной девки… Ей же каждому гостю надобно угождать — разве не так?..
И то, что статный молодец, сам, видать, с недюжинным норовом, так ей покорен — это что бы значило?
После своего знакомства с Илейкой Подхалюгой и Гвоздем Данилка значительно поумнел…
— Ешь, Юрашка. Знать, не судьба нам была покумиться, — задумчиво произнесла Настасья. — Или ты нарочно опоздал? Ведь признайся — нарочно?!
— Слово ж тебе дал, что в кумовья пойду, — отозвался тот. — Видать, иное на роду написано…
— Ох, не ко времени…
Юрашка повернулся к девке, и лицо его было хмурым, как будто стряслась беда, о которой и говорить нельзя.
— А коли и так? — спросил, и была в голосе какая-то отчаянная безнадежность.
Ничего на это не ответила Настасья, а повернулась к Данилке.
— Что запечалился, куманек? Что за кручина?
— А коли скажу… — Данилка посмотрел своей новоявленной куме прямо в черные очи. — Коли скажу — поможешь?
— Ты ж мне кум, я тебе — кума! Как не помочь?
Настасья подвинулась к нему поближе.
— Аль девку красивую высмотрел, не знаешь, как подобраться? Так это мы живо! У нас в каждой слободе тетки, да крестные, да крестницы, да сестрицы, да подружки! Нам только в Верх ходу нет, и то, ежели очень постараться, отыщем!
— Нет, не девку.
— Так что же?
— Ищу я одну вещь…
— Да что ж — клещами из тебя каждое слово тянуть?
— Ищу я синего цвета бабью душегрею с ткаными золотыми птицами. Третьего дня пропала та душегрея, и то ли ее пропили, то ли у вас, у девок то есть, оставили… Синяя, с птицами — не встречалась?..
— Решительно ты подступаешь, — с неудовольствием сказала на это Настасья.
— Сама ж просила.
— А какая тебе нужда в той душегрее?
Данилка не знал, что и ответить. Не рассказывать же за крестинным столом про удавленницу!
— Погоди-ка, княгинюшка, — вмешался Юрашка. — Дело это непростое. Я парня-то сегодня уж приметил. Он по кружалам шатался и питухов выспрашивал. И видел я его с одним человечком…
— Оттуда, что ли?
— Оттуда!
— Так! — Настасья резко встала. — Нажила куманька себе на голову! Ну, пойдем, богоданный ты наш, разбираться! Пойдем, пойдем, нечего тут рассиживаться! А тебя, Федосьица, благодарствую на угощении! Коли будет на то воля Божья, и месяца не пройдет, как крестнику подарки пришлю!
И Федосья, и Марьица, и даже высокая Авдотьица, которая одной левой сладила бы с Юрашкой, — все промолчали и глаза опустили.